«Ох и здоровы! – подумал Одихмантьевич и о коне, и о рыцаре-богатыре. – Уродятся же такие! Век бы их не видать!»
А еще думал он о том, что вынужден подчиняться этой силе. Он, потомок древнего и славного рода, главным предком считавшего птицу Сумь[10], ей поклонявшегося и приносившего жертвы – глаза и печень врагов.
Птица снилась ему то в облике женщины с крыльями, где перьями были горностаевые, драгоценные шкурки, а голова – совиная, и только грудь и торс – женские, многоплодные, благодетельные, желанные… Когда поили его жрецы-шаманы магическим питьем, падал Одихмантьевич в сладкое забытье, в котором совокуплялся с божественной птицей, пил из медовых сосков ее силу и знание, храбрость и удачу. И не было его сильнее в лесных краях, в великой тайге-парме. Его род был славен по всем финским племенам, расселенным от Камня Великого до Ледяного моря и страны Роусти, откуда выходят викинги. И не вина Одихмантьевича, что со всех сторон тесним он врагами – варягами, болгарами волжскими, хазарами… И славянами. Но эти хоть не гнетут и в рабство не захватывают, только леса под пашню выжигают да ловы свои на родовых реках устраивают… Однако и хлеб – еду новую – дают, и железо. Поэтому мужики черные – что у славян, что у него – роднятся. Оставляют финские охотники семьи свои под защиту славянских городищ – неспокойно стало в парме… Слишком много людей бродит по лесным тропам. И только за стенами от них можно укрыться. Первые среди врагов – проклятые викинги! Они повсюду бродят и живут на севере близко. И приходится с викингами Одихмантьевичу в мире жить и воинов им давать, когда нападают они на славян или иных людей. Потому и – это твердо знал вождь муромы – в Киеве у князя Владимира, бастарда Святослава, ему нужно держаться варягов – они его союзники, а Владимир от них во всем зависит – дружина-то у князя варяжская. Вот если бы с такими, как этот Илья, соединиться, то можно было бы и с князем, и с варягами по-иному говорить. Отбиться от них в случае нужды в лесах и жить, как жили предки, никому не подчиняясь…
Думал над сказанным Соловым и Илья, едучи налегке, без доспехов, на заводной лошади, ведя в поводу Бурушку косматенького. Утомился богатырский конь на сече – нужно было ему отдых дать.
И карачаровский сидень, Илья-муровлянин, чувствовал себя меж многих огней. Ему в Киев, где никто его не ждал и не звал, ехать было совсем не по душе. Припомнил он все, что слышал о князе, и не нашел в нем ничего хорошего! Ни одной черты или поступка. Как говорил отец Ильи, старый Иван-христианин: «Во всем Владимир – язычник закоснелый».