Первое, что я вижу, – это бутылки с бренди. Их две, одна наполовину пуста. Я должна бы испытать потрясение или по меньшей мере изумление, но ничего подобного. Склонность Дэвида к выпивке, наверное, наименьший из его секретов, во всяком случае от меня и Адели. Кроме бренди, в ящике обнаруживается большой запас ядерной мятной жвачки. И сколько же, интересно, он пьет за день? Почти представляю себе эту картину – глоточек там, глоточек тут, не слишком много, но вполне достаточно. Почему он пьет? Угрызения совести? Отсутствие счастья? Да какая разница? Я здесь не ради него.
Подмывает пойти и вылить содержимое бутылок в раковину, но я не делаю этого, а просто вынимаю их из ящика и, опустившись на колени, принимаюсь шарить по дну. На лице у меня под слоем макияжа, который мне пришлось нанести для отвода глаз, выступает испарина, но я продолжаю рыться в конвертах, папках с расписками и копиях медицинских статей его авторства.
В конце концов на самом дне я натыкаюсь на большой коричневый конверт. Внутри папка формата А4. От времени она утратила жесткость и стала мягкой на ощупь; разношерстные листки внутри скреплены специальными резинками – разрозненная коллекция записей, совсем не похожая на полноценную историю болезни. Однако же это именно то, что я ищу. На обложке красуется ее имя, выведенное жирным черным маркером: «Адель Резерфорд-Кэмпбелл (Мартин)».
Опускаюсь в его кресло и некоторое время вожу пальцами по шероховатой поверхности обложки, прежде чем перейти к первой странице. Это определенно не стандартная история болезни, скорее собрание случайных заметок. Наспех нацарапанные корявым врачебным почерком обрывки записей на самых разнообразных листках – по всей видимости, на первом, что попалось под руку. По моим предположениям, начать их вести он должен был примерно с год назад, с тех пор как начал вынашивать свой план. Может, после того, как встретил Марианну из того кафе в Блэкхите. При мысли о ней я вновь испытываю приступ уязвленной гордости. Но нет, первая запись сделана шесть лет назад, и говорится в ней о событиях десятилетней давности. Его нежелание вдаваться в подробности доводит меня до белого каления.
Придвигаю кресло поближе к столу, чтобы на папку падал мягкий желтый свет настольной лампы, и принимаюсь слово за словом расшифровывать его каракули.
Небольшой нервный срыв три месяца спустя после выписки из Вестландз, за время которых она сделала аборт.
Как там сказала Адель? В самом начале их семейной жизни он хотел детей, а она нет. Что он пережил, когда она решила сделать аборт? Это наверняка причинило ему боль. Возможно, в этом кроются корни их семейного разлада? Листаю записи дальше.