В её глазах (Пинборо) - страница 86
Иду на кухню и наливаю себе еще один бокал. Если я на этом остановлюсь, там останется чуть меньше половины бутылки, и это все равно будет прогресс по сравнению с моей обычной нормой. Интересно, что сейчас делает Дэвид? Накачивается спиртным дома? Или они пошли куда-нибудь ужинать? А может, терзаемый угрызениями совести, он решил заняться с ней сексом? Сравнивает ли он наши тела? Господи, очень надеюсь, что нет. В голове у меня роятся вопросы, и я бросаю попытки противостоять им.
Вытаскиваю из ящика на кухне ту самую тетрадь. Это та ниточка, которая связывает меня с ними, и раз уж мне все равно не удается выкинуть их из головы, почему бы не погрузиться в прошлое Адели? Пусть даже для того, чтобы разобрать нацарапанные корявым, небрежным почерком слова, приходится прилагать усилия. Кроме того, за последнюю пару дней я сильно продвинулась в выполнении ритуалов. Может, теперь я наконец толком их освою.
Выключаю телевизор и, прихватив бокал с вином, иду в спальню. По всему телу разливается приятная хмельная истома, хотя я не так уж и много выпила. С этой диетой напоить меня будет ничего не стоить. Изо всех сил отгоняю мысли о том, что в сложившихся обстоятельствах меня вообще ничего не стоит развести на что угодно.
Бросаю всю одежду прямо на пол у кровати и, оставшись в одной футболке, забираюсь в постель. Глаза у меня уже слипаются, и я делаю большой глоток вина. Я не почистила зубы. Ладно, почищу, когда допью бокал, – все равно мята не слишком хорошо сочетается с вином – но, скорее всего, меня сморит раньше, и тогда я сделаю это, когда через несколько часов проснусь от кошмара. Вот она, настоящая жизнь в стиле рок-н-ролл, думаю я, улыбаясь тому, насколько не в стиле рок-н-ролл ложиться спать в десятом часу вечера. Потом включаю прикроватный торшер и открываю тетрадь. Мелкий крючковатый почерк поначалу требует напряжения глаз, но мало-помалу я привыкаю к нему. Прошлое Адели и Дэвида. Твой сон, твердит мне мой внутренний голос. Ты читаешь это все ради того, чтобы твой сон наконец наладился. Ага, как же, парирую я. Мы оба знаем, что это вранье.
…Начинается все как обычно. Я убегаю, а они все меня преследуют. Дилеры из поместья, моя давным-давно откинувшая копыта никчемная мамаша, Эйлса, тот парень, которого я избил тогда в переулке только потому, что у меня страшно все чесалось, до боли хотелось вмазаться и нужно было на ком-то выместить свою клокочущую злость. Это они, я знаю, что это они, но в то же самое время не совсем они. Это кошмарные их воплощения, то, какими они мне видятся: запавшие глаза, дряблая кожа, острые зубы, с которых срываются алые капли, – они выпили у меня всю кровь досуха своим непрекращающимся существованием. На руках у меня отметины в тех местах, где мамаше с Эйлсой удалось дотянуться до меня и искусать, до того как я вырвался на свободу. Тут даже никакой мозговед не нужен, чтобы понять, с чего это все. Они называют это чувством вины. Вины за мое поведение и за то, как оно отразилось на моей семье. Эти идиоты понятия не имеют, что делается в моей голове. Эти отметины, укусы и моя выпитая кровь – их попытки отправить меня на реабилитацию и лишить единственной радости в моей беспросветной жизни.