– Не говорите глупостей, Чоглоков, мой верный, сильный телохранитель! Я ни в чем не подозреваю вас…
– Нет, моя честь не позволяет мне поступить иначе…
– Я поеду с вами, государыня, – сказал матрос Кирпичников. – Но сначала мы должны ускользнуть от аварских соглядатаев…
– Эти авары – жестокий и лицемерный народ, – заметил принц Али. – Они грабили караваны, и шах Жамас долго воевал с ними, за свободную коммерцию, но они заманили персидскую армию в ловушку и убили наших лучших воинов, сняли с них скальпы и украсили скальпами свои юрты…
– Аварских соглядатаев я беру на себя, – Чоглоков вынул саблю, – а вы отступайте горными тропами в Багдад…
Глава семьдесят первая,
в которой Суворов орёт
Мы шли маршем через густой лес, с редкими полянами, по единственно возможной узкой дороге, на которой с трудом могли разъехаться четыре всадника. Объезд, который мы искали с Балакиревым и Чегодаем на рассвете, Суворову оказался не нужен – он просто приказал идти напролом, как однажды его тезка Македонский, устав тщиться бесплодными размышлениями, разрубил гордиев узел.
У Суворова, действительно, была своя тактика, которой он придерживался всю жизнь и которой многие до сих пор не понимают, считая ее невежественной, варварской, скифской. Но именно эта тактика принесла ему победу и славу; ее суть в отсутствии благородного позерства и расшаркивания; Суворов никогда не рыцарствовал, не изображал лорда Гея[299], нет, хитрый русский юродивый и на поле битвы вел себя как юродивый; кривляясь и хохоча, он кружил вокруг противника, доводя его до исступления, а потом, в самый неожиданный момент бил в спину, не снимая шляпы и не извиняясь, а просто убивая наповал. Такая тактика требовала, конечно, удивительной выучки офицеров и выносливости солдат, потому что двигаться с той стремительностью, с которой он требовал, часто было физически невозможно.
Вот и сейчас солнце поднималось всё выше, к зениту, и вскоре стало ясно: день будет жарким. На рекогносцировку Суворов отправил казаков и калмыков Чегодая; пехота шла следом, гренадерский баталион Трейдена, егеря́ Ферзена и Рёка, и мушкатерский баталион Балакирева, при моем скромном участии; еще дальше ехали пушки; к полудню дивизия насквозь промокла и провоняла потом, некоторые стали просить привал, но генерал-поручик по-прежнему упрямо гнал солдат вперед, а затем даже пришпорил невзрачную казацкую лошадку и поскакал за калмыками, таково было его нетерпение до баталии.
На шестой или седьмой версте я не выдержал и упал на землю, вместе с барабаном. Меня поднял Данила, молча протянувший мне жестяную манерку