Вот подробности, которые я видел собственными глазами: среди калмыков и казаков, убегающих лесом от албанских стрелков и спагов, – сам Суворов; турки желают пленить его во что бы то ни стало, и потому не стреляют, а норовят ухватить за белый камзольчик.
– Кареи! – орёт Суворов, ускользая-таки от турок. – Строй кареи!
Отдельно замечу, что албанцы пленных не берут, а тем русским, кому не повезло, у кого оступилась лошадь или сдали нервы, немедленно отрезают голову. По-видимому, это тот же отряд, что перебил жителей болгарской деревни. Изможденное лицо Балакирева краснеет, и он командует прицельный огонь. С другого края лесной прогалины столь же метко палят егеря Рёка. Часть албанцев падает меж деревьями, другая часть отступает; на прогалину, сминая отступающих албанцев, вылетают спаги и со всей дури обрушиваются на выставившие штыки русские кареи. Всё мешается в дурную кучу: русские, калмыки, лифляндские немцы, турки, албанцы, сербы, греки, швед Ферзен, испанец Дерибас, тыкающий в спагов своей фамильной шпагой, – как будто в стакан с водой добавили краски одного цвета, а затем – другие.
Наконец, к прогалине подходят основные силы: суздальский и севский полки бригадира Мачабелова (вот еще грузина до полнейшего вавилонского столпотворения не хватало), а следом за ними и кирасиры Девиза, которые с ходу палят из карабинов, прошибая свинцом тяжелые доспехи спагов; спаги валятся на землю, лошади ревут в предсмертной агонии; вдобавок ко всему русская артиллерия начинает уродовать картечью и чужих, и своих.
Ты спросишь, любезный читатель, а что же делаю я: бью в барабан или стреляю в турок из ружья, или саблей отбиваюсь от башибузуков; какие чувства я испытываю и о чем думаю в этот героический момент? К своему полнейшему стыду, я думаю только об одном: как бы мушкатеры, окружившие кареем знаменосцев и барабанщиков, не учуяли в пороховом дыме запах мочи.
Глава семьдесят вторая,
именуемая Изгнание из Едема
С удивлением моя хрупкая девичья нога ступала по древним улицам, видевшим самого Гаруна ар-Рашида.
– Эй, мальчик! Купи вытяжку из барсучьего семени, чтобы сделаться мужем! – крикнул продавец на базаре; на его голове был надет золотой тюрбан, а на ногах – сандалии из кожи крокодилов, плавающих в мутных водах Евфрата.
К тому времени я уже хорошо научилась персидскому языку от принца Али, а еще на мне надето было мужское платье, дабы никто не обнаружил во мне наследницу российского трона.
Здесь, в Багдаде, я провела следующие шесть лет своей жизни, постоянно размышляя о том, как моя страна изнывает от власти жестокой и хитрой императрицы, решившей отравить меня, и еще о той таинственной темной воле, которой опутал мир прусский король Фридрих.