Русское масонство – совершенно особенное и не похоже ни на какое другое. Произошло оно напрямую от материнского молока великой лондонской ложи, и было принесено в Россию одним русским губернатором, который некоторое время служил ганноверской династии. Этот губернатор, с горечью добавил актер, недавно трагически погиб, от рук бунтовщиков-пугачевцев. Впрочем, еще ранее масонство исповедовал сподвижник Петра Великого Якоб Брюс, живший в Москве, в Сухаревой башне; с тех пор все русские каменщики, приезжая в Москву, считают своим долгом поклониться этому храму.
Около двадцати лет тому назад первый русский мастер решил отойти от дел и удалился жить в свое поместье, и его место занял его друг – Иоганн Парцифаль Елагин. Тогда это был еще молодой и беспутный атеист, переводивший на русский язык эротические романы и гибнущий в пучине наслаждений. Как вдруг в один день всё переменилось, Иоганн Парцифаль заболел загадочной болезнью (злые языки утверждают, что это был обыкновенный сифилис). Исцелил нового мастера богемский доктор Станислав Эли, ставший с тех пор чем-то вроде отца Жозефа при кардинале Ришелье. А сам Елагин сделался ярым противником всего французского, защитником славянства и религии; с великой энергией, присущей всем русским людям, он взялся за основание лож. Более того, он вытребовал у материнской английской ложи патент, который запрещает кому бы то ни было, кроме него самого и его соратников, распространять масонство в России. Ведь если бы такого патента не было, в Россию очень быстро проникли бы французы, со своими вольтерьянскими идеями, а так масонство остается под негласным протекторатом императрицы Екатерины, которая, разумеется, хорошо осведомлена о деятельности своего бывшего секретаря, а ныне – начальника придворного театра. Любая попытка утвердить в России иной устав, отличный от елагинского, будет пресечена русской тайной полицией. Это хорошо известно не только французским каменщикам, но и немцам, и шведам, которые с большой осторожностью pincent de l'aigle[325]. Но некоторые непосвященные иногда-таки лезут со своим уставом в чужую провинцию.
Одну такую дикую ложу и попытался организовать покойный Шрёпфер, заметив богатство и доверчивость русских; русские студенты сорили в Лейпциге деньгами, князь Белосельский проигрывал в карты тысячи золотых рублей, а богатство всё не убывало. Отчего бы не попробовать самому съездить в Москву, решил Шрёпфер; он напялил офицерский камзол, назвался незаконнорожденным сыном барона Штейнбаха и, вскоре, чрез покровительство курляндского герцога, проник в Россию. Какие темные дела он сумел провернуть, знает один только бог, но факт состоит в том, что Шрёпфер вернулся в Лейпциг с туго набитым кошельком и смог на какое-то время расплатиться со своими кредиторами. Он начал было готовить вторую поездку, как вдруг, да, скоропостижно скончался.