– Ладно, – недовольно проговорил великий визирь, спустя минуту или даже две после моего вердикта; лицо его было очень бледным и дрожащим. – Ты выбрал свою судьбу. Ты убьешь его, Магомет, а потом выбросишь за стены крепости. Мы не воспользуемся этим оружием, но и нашему противнику ты тоже не достанешься. Очень, очень жаль… Убей его прямо сейчас.
Черный осман тяжело вздохнул, явно сожалея о том, что все его поиски и разговоры со мною не увенчались успехом, и что я оказался таким твердолобым. Я увидел, что он вынимает из ножен свою кривую саблю, а затем решительным шагом наступает на меня. Я закрыл лицо руками. Всё было кончено.
Глава девяносто первая,
именуемая Дуэль миньонов
Всё, что было, прошло, думал я, созерцая древние останки римского театра, следы былого могущества самой великой державы Средиземноморья; теперь здесь пасутся козы, и хлипкий туман съедает острые углы римских камней, делая их мягкими, как ручки младенца.
– Il signore e la signora! – разнесся над долиною гулкий голос распорядителя. – Эти благородные дворяне решили разрешить накопившиеся меж ними противоречия угодным Богу способом. Я, signor Manservisi, буду вашим судьей. Эти люди, собравшиеся на трибунах театра (их было десять или двенадцать человек), будут вашими зрителями и непосредственными свидетелями того, что всё случившееся произошло по вашей собственной воле, безо всякого принуждения. Назовите же ваши имена и поясните нам причину вашей ссоры.
– Я граф Карельский, а это мои секунданты, гг. Тейлор и Войнович, – проревел Батурин, подкручивая перчаткой свои усы. – Причиною этой дуэли стало оскорбление, нанесенное моим противником, шевалье д’Эоном, прекрасной даме, которая в данную минуту восседает на трибуне, в ожидании разрешения спора. Я требую, чтобы шевалье принес моей даме извинения…
– Я шевалье д’Эон, – отвечал его противник. – Истинной причиной поединка является страстное желание моего оппонента утихомирить свою желчь, не дающую ему покоя уже много лет. А это мои секунданты, гг. Монбельяр и Лузиньян…
Всё это похоже на какой-то церковный обряд, подумал я. Мы будем танцевать друг с другом дестрезу[358], будем вставать на колени, и причащаться кровию агнца, а затем будем принесены в жертву на алтаре; да будет так, аминь.
– Господа, скрестите шпаги!
Мне достался Лузиньян. Это был крайне противный, увертливый тип с мушкой на припудренном и слегка прирумяненном лице; он был одет в золотистого цвета жилет, длинные его власы были убраны в пучок. Я смотрел в его колеблющееся как будто на утреннем ветру лицо, с трудом отбивая его выпады, и думал только об одном: что это лицо представляет для меня всё то, что я так ненавижу в современном обществе: человека, лишенного воли и веры, человека, живущего одними только наслаждениями и забывшего о вещах, без которых никак не возможна подлинная человеческая жизнь. Что есть жизнь? Страсть, боль, стремление. А эти люди живут лишь затем, чтобы