; вас не интересуют рехнувшийся мистик Сведенборг или галантный импотент Буало, вы знаете, что они ничему не научат вас; нет, вас интересуют только авторы, которые делают ваш ум острее, а ваше сердце – больше. Но вы отказались от этого сердца, вы стали вдруг прожигать свою жизнь, как будто вы решили, что вы более не будете как все, что вам нужно сгореть, но не быть
деревом. Вам не нужны деньги и не нужна власть, вам нужна такая вот безумная, чужая жизнь, полная риска, чтобы чувствовать себя живой.
Вы узнали, что вы больны, вот что случилось. Вам сказали, что у вас чахотка, и в эту минуту вы засмеялись, помахали рукой своему отцу-булочнику, и вас понесло, как несет по штормовому морю корабль, сорвавшийся с якоря; и вы понимаете, что скоро разобьетесь, но вы все равно крутите руль и хохочете, потому что это жизнь, это то, о чем вы всегда мечтали и о чем мечтает втайне каждый человек – об обретении подлинного бытия, о свободе своего духа, о том, что иногда называют верой или внутренней силой; вы познали этот секрет, и потому вы привлекательны для мужчин, которые видят в вас этот предсмертный свет, и увлекаются вами; вы нужны им, как инквизитору нужна ведьма, только затем чтобы сжечь ее.
Вы нужны мне, Алиенора. Вы нужны мне, чтобы узнать и перенять у вас этот секрет. И в последнем акте этой трагедии я буду на вашей стороне, я буду вашим летописцем, вашим верным трубадуром, чтобы записать каждый ваш шаг и каждое слово, чтобы вы не унесли в могилу ваше дьявольское очарование, чтобы оно было сохранено на страницах этой рукописи.
* * *
Орлов приехал в Пизу дождливым утром, в карете, запряженной четверкой лошадей. И убранство кареты, и лакей на запятках, и парадный камзол графа, усеянный всеми возможными орденами и бриллиантами, говорили только об одном: этот человек приехал сюда с заветной целью, и он не пожалел денег, чтобы произвести впечатление. Впечатление, впрочем, было смазано, во-первых, дождем, а во-вторых, внезапно обострившейся чахоткой княжны. Алиенора встретила его ласково, но холодно; у нее было худое, осунувшееся лицо; сразу пошли к камину. Орлов стал целовать ей руку, восхищаться ее красотой, расспрашивать о ее прошлом. Она отвечала невпопад, в очередной раз перевирая свои истории про чудесное избавление от наемных убийц и вольное житие в Багдаде.
Граф Чесменский еще какое-то время хвалил ее раскосые глаза, а затем прямо спросил, претендует ли она на российский престол. «Сердце царево в руце Божьей, – уклончиво отвечала княжна. – Ежели Бог пожелал бы, я, может быть, и осмелилась. Паче всего судьба России; нет и не может быть истинного государя, кроме народа, говорит г-н Дидро». – «Правда ли, что вас поддерживают Турция, Польша и Швеция?» – «Отчасти сие верно, – сказала Алиенора. – Но турецкому визирю я послала недавно письмо о том, что не могу быть в союзе с российским противником; поляки давно не со мною; посланник же шведского короля уверяет меня в своей исключительной дружбе». – «Есть ли у вас сторонники в Москве и Петербурге?» – «Есть несколько друзей моего покойного отца, имен которых я по понятным причинам не могу назвать, за исключением разве что Сумарокова, ибо трудно принять за чистую монету разную чушь, которую несет спившийся поэт». – «Ищете ли вы, сударыня, союзника в моем лице?» – «Имя графа Чесменского есть имя виктории, – улыбнулась Алиенора. – С тем же успехом я могла бы обратиться за помощью к римскому богу Марсу».