На следующий день после ареста к консулу Дику явился граф Орлов, невыспавшийся и в дурном настроении. Очевидно, его мучило похмелье. Он рассказал ему все: и как он получил письмо с угрозами от Румянцева, и как Батурин пришел к нему, и как они помирились, и договорились действовать сообща, и как Тейлор писал княжне печальное письмо; Тейлор все боялся, что в последнюю минуту план сорвется, и кто-нибудь скажет княжне об истинных намерениях графа Карельского, и она улизнет; и как они уговорили меня помогать им, и следить на всякий случай за княжною и стоять под ее окнами, притворяясь влюбленным; я просил взамен только одного, чтобы ее не пытали.
Орлов сказал, что княжна не догадывается об этом фарсе, и что она пишет ему письма, с просьбою помочь ей освободиться, и еще спросил для нее несколько французских или английских книг. Дик сказал, что спросит у жены, пошел в спальню и через некоторое время принес несколько сентиментальных книжек; я посмотрел на первую, лежавшую поверх стопки, это было «Возмездие» Голдсмита[383].
Княжна была больна; ее щеки, раскрасневшиеся от чахотки, были похожи теперь на два спелых яблока. Она, как будто не читая, переворачивала страницы, и спрашивала только о том, где сейчас граф Орлов: со стороны могло показаться, что она переживает не столько за себя, сколько за него. Ей дали врача и служанку.
Через два дня подняли якорь. На корабле оставались Грейг, Батурин, Тейлор; Орлов уехал в Петербург посуху, через Пизу и Лейпциг; меня держали в каюте как пленника, иногда давая встретиться с княжной, чтобы я шпионил за нею, но княжна не говорила ничего внятного, а только рассеянно смотрела в окно каюты, и на мои уверения в любви и преданности отвечала пустыми отговорками. Я навсегда запомнил ее именно такой, больной и настоящей. Я смотрел на нее и мечтал только обо одном: о том, чтобы время повернулось вспять, и я родился не в Черногории, а в немецком городе Нюрнберге, и был бы учеником плотника или кузнеца, и однажды я пошел бы в пекарню, за булкой, и там я увидел бы ее, и сказал ей: девушка, вы так прекрасны, будьте моею женой; у нас будет двадцать детей, как у композитора Баха, и мы будем бедны, и счастливы, и вы будете самой любимой и самой обожаемой женщиной на земле.
* * *
Дело было сделано. В Плимуте, на половине пути к Петербургу, я сошел с корабля и впервые в своей жизни вдохнул британский туман, делающий человека, по уверению моего нового начальника, свободным. Это был привычный мне запах леса, и пеньки, и смолы, и солонины. Адмирал Грейг был недоволен и высказал Тейлору все, что он думает по этому поводу. Тейлор с усмешкою отвечал, что он только восстанавливает равновесие, так как Россия ранее приняла к себе на службу его, Грейга, и теперь он, Тейлор, имеет полное право забрать у адмирала его любимчика, мичмана Войновича.