— В интернат? — женщина пугается.
— Угу, — раздражённо повторяет Паша. — В интернат. Племянника забрать.
— Чёрт! — только и говорит женщина. — Лучше оставайтесь, — предлагает ещё раз.
Может, и правда остаться, — колеблется Паша, — побуду здесь до утра, завтра пойду, а то нарвусь сейчас на кого-нибудь. Оглядывает помещение: сырые стены, низкий потолок, дверь открывается наружу. Если из коридора привалит, шансов выбраться нет. Братская могила, думает.
— Да нет, — говорит. — Я пойду. На обратной дороге попробую к вам зайти.
— Ну-ну, — отвечает женщина, отступая в сторону.
— Стой, — говорит Вера ему вослед, — я тоже пойду.
Больше их никто не удерживает.
+
На улице они сразу начинают глубоко дышать. Поскольку есть чем. Идут, прижимаясь к стенам домов, прячутся между деревьями. Дождь усиливается, воздух промерзает. С севера начинается настоящий фейерверк: небо загорается и не гаснет, и Паша понимает, что если он куда-нибудь и дойдёт, возвращаться назад ему вряд ли захочется. Вера идёт молча, старается не отставать. Внимательно смотрят под ноги, а когда Паша поднимает глаза, то замечает в конце улицы фигуры. Две или три, в темноте не разглядишь. Паша дёргает Веру за рукав, тянет вниз. Приседают, ныряют к ближайшему дому, пригибаясь, подбегают к подъезду. Открыт, нет, лихорадочно думает Паша. Осторожно тянет дверь на себя, та поддаётся. Проскальзывают внутрь, бегут по ступенькам, между вторым и третьим этажами останавливаются, замирают возле окна, напряжённо разглядывают маслянистую тьму внизу и тут видят первого. Стоит прямо напротив подъезда. Смотрит прямо вверх. То есть прямо на них. Увидел, думает Паша, он нас увидел. Но тот, внизу, отворачивается в сторону, ждёт своих. Свои быстро подходят. Трое. Кажется, трое. С оружием. У одного на плече труба гранатомёта. Первый достаёт карту, подсвечивает себе фонариком. Остальные встают возле него. Ломаный свет выхватывает чёрные перчатки, тяжёлые противопылевые очки на шлеме, какие-то шевроны. Паша пытается разглядеть, но фонарик гаснет, становится темно, все трое растворяются в чёрном дожде. Видно только мокрые малоподвижные силуэты. Словно это утопленники с картой ходят по речному дну. Наконец первый показывает рукой куда-то в сторону. Идут. Паша облегчённо выдыхает. Но один вдруг останавливается, оборачивается, снова смотрит прямо на Пашу, будто различает его во тьме, безошибочно видит в этой черноте, и направляется к подъезду. Паша вскакивает в полный рост, но Вера перехватывает его руку: сиди, шепчет, сиди, где сидишь. Слышно, как заходит в подъезд, как под тяжёлыми башмаками сухо потрескивает битое стекло. Фонарик не включает, идёт в потёмках. Осторожно, умело. Одна ступенька, две, три, четыре, пять. Пробует дверь первой квартиры, потом следующей. Всё закрыто. Всё тихо. Какое-то время стоит, прислушивается. У Паши так громко бьётся сердце, что не услышать его невозможно. Он слышит, догадывается Паша, он всё слышит. Тихо постукивает металлом об металл. Гранаты, догадывается Паша. Поднимается ещё на одну ступеньку, потом ещё на одну. Останавливается между первым и вторым этажами, как раз под Пашей и Верой. Снова прислушивается. Надо бежать, паникует Паша, бежать наверх и там где-нибудь спрятаться. Снова хочет встать, но Вера снова коротко и жёстко тянет его вниз. Сиди, выговаривает одними губами. В темноте Паша не видит, но чувствует, что именно это она сейчас и шипит: сиди, сиди, где сидишь. Тот, внизу, поднимается ещё на одну ступеньку, замирает. Раздумывает: идти дальше или не идти. Вдруг внизу открывается дверь.