Вода студёная, проедает кожу, делает её мёртвой и бесчувственной. Валера пробует выбить из пачки сигарету, но пальцы не слушаются, сигареты сыплются кучей, летят в чёрную воду под ногами, идут на дно, как торпеды. Валера ругается, прячет пачку назад в карман пальто, подхватывает бутылки. Паша тоже закидывает бутылки на плечо, разворачивается, чтобы идти, но натыкается на физрука. Тот стоит и не двигается. Спина напряглась, и, похоже, не от груза. Паша нетерпеливо выглядывает из-за его спины. В тумане, в нескольких шагах от них, стоят трое. Или, может, даже четверо. Стоят, не подходят, так что не разглядишь, кто там. Валера медленно опускает бутылки на землю.
— Слышь, — говорит один. Говорит на русском, подчёркивая бранные слова, чтобы было убедительней. — Мы тебе, блядь, говорили про воду?
— Слышь, блядь, — в тон ему отвечает Валера. — Тебе воды мало?
— Да хуй тебя, блядь, знает, кто ты! — аргументирует кто- то из них.
— Из интерната я, — объясняет Валера.
— Да поебать, — говорят на это. — Вас давно разбомбить надо.
— Поебать так поебать, — отвечает на это Валера, подхватывает бутылки и идёт прямо на голоса.
Паша спешит за ним, идёт за его спиной, обвешанной тяжёлой ношей. Те, в тумане, как ни странно, расступаются. Паша, проскальзывая мимо них, успевает почувствовать запах табака и запах машинного масла — будто масло они ели, а табаком натирали волосы. Больше ничего почувствовать он не успевает. И увидеть тоже — ничего не успевает. А когда уже отходят и магазин с колодцем полностью растворяется в тумане, оттуда доносится:
— Слышь, ты, из интерната!
Валера замирает, останавливается. Паша снова наталкивается на него.
— Пиздец вам, короче, — кричат ему в спину.
Но Валера уже не слушает, в тумане слышно только, как он хлюпает по холодной воде луж высокими резиновыми сапогами.
Идут молча. В парке туманом застелило всё, такое чувство, будто проходишь сквозь стену, оставляя за собой мир живых, и продвигаешься на ощупь, пока не упрёшься во что- то ужасное. Паша идёт, слушает доносящееся спереди мягкое постукивание бутылки о бутылку и неожиданно для себя понимает, что так хорошо и спокойно ему не было уже очень давно. Собственно, что значит хорошо? Не хорошо, конечно же. Что ж хорошего брести по парку, в котором, вполне возможно, в последние месяцы закапывали трупы да и, вполне возможно, будут закапывать ещё. Но всё равно идёшь в этом тумане, несёшь воду, хоть какое-то занятие, хоть какой-то во всём этом смысл. Пока идёшь — не сомневаешься, знаешь, что воду нужно донести. А потом снова нужно будет идти с пустыми бутылками, чтобы ещё принести воды.