Заходит Нина. Зябко кутается в плед, суёт свой острый нос в тарелки и в кружки, пересчитывает консервы, после чего подходит ближе к буржуйке, протягивает руки, греет красные ладони. Валера замечает её, но не особо обращает внимание, так, словно её тут нет. Да и она ничего не говорит, даже, кажется, совсем их не слушает. Думает о чём-то своём, греет ладони. Когда Валера замолкает, отчётливее звучат взрывы и автоматная трескотня за окном, сразу же становится неспокойно, будто кто-то из тёплого сонного купе открывает дверь в шумный коридор вагона. И Валера торопится продолжать:
— Главное — кто за всё это будет отвечать? — показывает он рукой вокруг себя. — Никто не будет. Вот увидишь, виноватых не найдут.
— Нас сделают виноватыми, — допускает Паша.
— Не сделают, — уверенно возражает физрук. — Ещё чего. Отвечать должны те, кто всё это начал. Я лично посмотрю, как они будут выкручиваться. Мне просто интересно, — повторяет он, — как они выкручиваться начнут.
— Им не впервой, — поддерживает разговор Паша.
— Не впервой, — соглашается физрук, достаёт из пальто сигареты, прикуривает от огня, резко наклонившись и чуть не опалив себе ресницы. — Хотя ты прав. Ясно, попробуют всё повесить на нас, на тех, кто тут остался. Так и будет, точно. Только чёрта с два они на меня что-либо повесят! — начинает горячиться Валера и моментально исчезает вся его бронебойная лексика из методичек. — Не выйдет! Я ко всему этому не имею никакого отношения! И они не имеют! — показывает он пальцем куда-то за Пашину спину. Паша даже оглядывается, хотя там, разумеется, никого: сумрак коридора, крашенные синей краской стены столовой. Но понятно, что физрук говорит про воспитанников — про тех, которые разбежались, и тех, что остались. — Они тоже не имеют к этому всему отношения. Жалко их, Паш. Веришь?
— Верю, — верит Паша.
— Да, — соглашается физрук сам с собой, — жалко. Не в то время родились, не в той стране. Другое дело — мы. Вот нам есть, что вспомнить, — физрук как-то легко и по-доброму смеётся, Паша тоже начинает улыбаться вслед за ним. — У нас была настоящая страна, нам не нужно было бояться. Я своё детство всегда вспоминаю с улыбкой. Серьёзно, веришь?
— Верю, — подтверждает Паша.
— А ты? — придирчиво спрашивает он Пашу.
— И я, — не скрывает Паша. — И я с улыбкой.
— Ну а ты, Нин? — замечает наконец физрук свою директрису. — Вспоминаешь своё детство с улыбкой?
Нина смотрит на огонь, будто вовсе не слышит вопроса. А потом отвечает:
— Нет, — отвечает. — Не вспоминаю, — отвечает. — Из детства я помню только чувство голода.