— Кушайте, Антон у нас вкусно готовят, — говорила Настя.
Видно незнакомцы не баловали это общество, и все смотрели на мою скромную персону так, что кусок застревал в горле. Я кисло улыбнулся. Несколько кусков мяса плавало в жирных щах, и я решил начать с них.
— Ну, вкусно?
— Ага.
— Антоша — повар от бога, — заметил мой богемный сосед. — Меня, между прочим, зовут Иннокентий. Хоть я и не Смоктуновский, — поэт-художник вытер руку о штанину и протянул мне через стол. Кисть его была худой, с длинными, узловатыми пальцами.
— Сергей, — ответил я, привставая и отвечая на рукопожатие.
— Очень рад познакомиться. Правда, чрезвычайно рад.
Странно они тут выражались. Ко мне обращались через стол, просили соль, горчицу, делились замечаниями о погоде. Они и стол накрыли необыкновенно: в хлебницах с выжженными рисунками в стиле русской старины, лежали камни, корни, сучки и живые цветы, а также всякие сухие травы и колосья: все это сейчас называется икебаной. Стены украшали чеканные на меди картины, картины маслом, акварелью на картоне, на холсте, на обработанных дощечках, картины из соломы, выжженные картины. То там, то тут стояли статуэтки из гипса, вырезанные из полена фигурки: ну, в общем, выставка-распродажа народных умельцев, полу-деревня, полу-Бродвей. В кадках росли лимоны, китайские розы, финиковые пальмы и еще что-то зеленое, и тропическое.
Я сидел, ел и немножко косил в сторону, где на скамье расположились Андрей и его черные апостолы. Правда, сейчас они были не черные, а джинсово-синие и серые. Рыжий мужик, которого и вправду звали Петром, поймал один из моих взглядов, и, хотя я сейчас же потупился, сам стал разглядывать меня, а потом, ухмыляясь, зашептал что-то на ухо Андрею.
Разносили кашу, и чтобы показать обществу, что камень за пазухой не держу, я стал разговаривать с Настей.
— А вы что тут из одной деревни? — ляпнул я, чтобы хоть что-то сказать.
— Почему вы так думаете? — слегка засмеявшись, удивилась она.
— Ну, это, не знаю. Вас же тут много.
— Это еще не все. Тех, кого не посвятили, проходят очищение.
— Чистят картошку? Как в армии?
— Нет, — вмешался поэт-художник. — У нас тут любой труд — радость. Они сейчас на полях, наедине с собой.
— Собирают картошку, — закончила молодая женщина, сидевшая напротив, серая и бесцветная.
— Труд приятен. Смысл в изоляции.
Ого, как бы они и меня не изолировали на полевые работы.
— Только трудясь и созерцая, человек познает себя, а через себя самого, как через призму, высшее начало всего сущего. Это вечный мотив смысла жизни и бытия, и таинства натуры.