— Разрешите идти?
— Поезжайте. — Рогов проводил капитана до дверей и вдруг вспомнил: — Да, вот еще что. Шапочка сейчас сообщил, что в его «Победе» недостает запасного баллона. Вы это имейте в виду…
Байдалов удивленно поднял бровь и вышел.
У дверей его кабинета стоял Синицын.
— Ну вот, а говорил, чтоб через минуту… — недовольно протянул он.
Байдалов молча открыл дверь, вошел, начал собираться: достал из сейфа пистолет, проверил, положил в карман. Через плечо повесил планшетку и вложил в нее карту, которую принес от полковника. Только после этого посмотрел на томившегося у двери Синицына.
— Послушай, Синица, — медленно заговорил он. — Последний раз я пошел тебе на уступку: уговорил полковника передать дело Вовости в райотдел…
— Уговорил, Тимофеевич? — радостно воскликнул Синицын. — Ай да молодец! Теперь порядочек!..
— Но это, повторяю, в последний раз.
— Понятно, понятно… Очень мудро решил, Тимофеевич. Я же говорю: быть тебе начальником УРа… Порядочек!
— Ладно, меньше трепись. Будешь работать со мною.
— Это, я понимаю, забота. По гроб жизни помнить буду, Тимофеевич. С тобою, я знаю, не пропадешь. Премия, считай, в кармане. Порядочек. Да я теперь в лепешку разобьюсь…
— Трудновато тебе это сделать, — усмехнулся Байдалов и, взглянув на часы, заторопился: — Ты иди сдавай дело секретарю отдела, скажи ей, чтобы передала полковнику. А потом займешься тем парнем, которого я просил запомнить.
— С усиками?
— Да. Анатолий Крейцер, заместитель директора обувной фабрики. Это будет твой подопечный. Ясно? Вопросы потом, когда я приеду. Пошли…
Глава 18
«А вы папку моего знаете?»
Калитку открыл старик в длинной белой рубашке навыпуск, усеянной крупным голубым горохом и подвязанной шнурком.
— Добрый день, — поздоровался Гаевой.
— Ась? — дед приложил сухонькую ладонь к уху.
— Мы опять к вам, — громче сказал Илья Андреевич. — Можно?
Старик долго всматривался в него подслеповатыми глазами и, щурясь на солнце, чесал пальцами седой клинышек бородки. Потом узнал:
— А-а! Это вы. Из милиции. Милости прошу. — Он отступил назад, улыбаясь беззубым ртом.
Гаевой и Тимонин зашли во двор. Здесь чисто, прохладно. Над аллеей и до самой крыши вился виноград, образуя красивую и пахучую галерею. Дальше — с десяток подбеленных, будто наряженных в фартуки, вишен, а между ними, у водопроводного крана, — два пчелиных улья.
— У Орлова… есть кто дома? — запинаясь, спросил Гаевой.
— Есть, сегодня есть, — весело заговорил дед. — А то два дня пусто было, вовсе никого. Мне и скушно. Я человек, можно сказать, общительный, артельный, люблю словцом побаловаться. И вдруг поговорить не с кем… А нынче не то… Ишь, как лихо смеется тезка-то мой…