Отвернулась, достала из лифчика узелок, в котором были завязаны последние деньги, сама отдала трясущими от волнения руками в руки цыганке. А потом как будто провалилась в яму: не помнит ни-че-го!
Очнулась, пришла в себя, стоит Глаша у какой-то церквушки, одна, цыганки нет. Или её не было? Вроде была, а вроде нет. Пыталась воскресить в памяти события, а в голове сплошная каша. Так была цыганка или нет? Стала ощупывать себя и с ужасом поняла, что денег-то нет. А она знает, точно знает, что они были, лежали вот здесь, в тряпице под левой грудью. О Боже! Неужели и в правду была цыганка? Сколько раз её предупреждали на ночёвках опытные паломники, тёртые, которые не в первый раз посещали святыни, что остерегаться надо незнакомых людей и цыганок. Ан нет! Казалось, это с другими может такое произойти, а вот с ней, Глафирой Гринь, такого быть не может. Потому как она женщина серьёзная, грамотная, опытная и на глупость не способна, не поддастся на посулы и уговоры обманные. Уж кто-кто, а она различит, разберётся, где хороший человек, а где злодей. А вот поди ж ты…
Целую ночь не сомкнула глаз, проплакала, казнила себя самыми последними словами, даже такими, что вслух и произносить-то стыдно. А к утру трезво оценила своё положение и поняла, что оно у неё безысходное, безвыходное. Всё! И до Соловков не дошла, и мечту потеряла! Всё! Даже если Бог поможет, доберётся до монастыря, а как обратно? Это же не одна тысяча вёрст! О, Господи!
Туфли сафьяновые, в которых венчалась, а потом и сводила счёты с жизнью, брала с собой, несла в котомке за плечами, чаще шла босиком. В запасе было две пары лаптей, что сплёл дедушка Прокоп Волчков, износились. Туфли вытащили у сонной Глафиры из котомки, прорезав дырку, ещё перед Ладейным Полем на ночёвке у постоялого двора.
И вот сейчас стоит она, оборванная, голодная, с избитыми в кровь ногами, обворованная до последней нитки у входа в церковку, надеется на чудо.
– Бог подаст, – мимо прошёл из церкви пожилой священник, только мельком кинув взор на одиноко стоящую женщину.
– Батюшка, батюшка! – Глаша кинулась вслед, и когда он остановился, повернувшись, упала на колени, поползла навстречу.
– Батюшка, отец святой, помогите, спасите, батюшка! – и застыла в такой позе.
– Встань, встань, дитя моё, – священник сделал попытку поднять женщину, взяв её за плечи.
Но Глаша и не думала вставать.
– Помогите, на промилуй Господа, помогите.
– Ну-ну, будет тебе, будет, вставай, неудобно от людей, – батюшка снова наклонился, заставил встать с колен, приобнял за плечи, подвёл к стоящей у входа в церковь лавочке.