Продолжительными зимними вечерами собирались по очереди то у одного, то у другого единоличника, вместе судили и рядили и так, и этак, но всё получалось наперекосяк. Выходило, что государство задавливало, обложило непосильными налогами, прямо хоть волком вой, да вынуждало идти в колхозы. Пищи, да иди. А не сдашь, могут привлечь к уголовной ответственности. Тюрьма маячила за спиной у каждого.
Аким Козлов предложил, было, объединиться всем единоличникам-хозяевам в свой колхоз. И сообща попытаться выстоять, выжить.
Осадили быстро товарища.
– Власть увидит такое чудо и повысит планы, будет повышать, пока твой хозяйский колхоз не лопнет, как мыльный пузырь, – Никита Кондратов нервно бегал по избе, размахивал руками. – Неужели ты не видишь, что большевики сначала освободились от богатых крестьян, кулаков, как они их называли, повыселили их к чёрту на куличики, а теперь взялись за нас, единоличников?
Посмеялись даже попервости над Акимом, а потом хорошенько рассудили, и не до смеха стало. Куда ни кинь, везде клин получается. Так за всю зиму к единому мнению и не пришли, остался каждый при своём, один на один со своим горем-бедой. И по весне в одиночку вылезли на наделы, готовить начали к посевной.
А тут с Ефимом такая беда приключилась: медведь поломал. Да и одна она не ходит, обязательно ещё несколько бед с собой прихватит. Как сейчас Даниле одному на трёх десятинах управиться? Голова кругом. Хотя, холера их бери, эти десятины. Ефим бы выжил, вот что главное. Вроде дыхал, а как там дальше – одному Богу ведомо.
Кольцов несколько раз уже засыпал в телеге, снова просыпался, с надеждой смотрел на больничный двор. Всё ждал, что кто-то выйдет, расскажет, как там Фимка Гринь?
– Ну-ка, подвинься, – санитар Ванька-Каин уселся рядом с Данилой, протянул лапищи к кисету Кольцова, что тот неосмотрительно бросил поверх рядна. – Ух, как же я люблю чужой табачок! – воскликнул от удовольствия.
А сам уже по-хозяйски оторвал двойную полоску бумаги, запустил в кисет толстые пальцы, зацепил махорки на добрых две цигарки.
– Совесть поимей! – выхватил кисет Данила. – Так и проживёшь на чужом табачке, итить твою кочерыжку. Ты мне лучше скажи, как там мой сродственник Фимка Гринь? Сами вылечите или мне идти помогать вам?
А санитар не спешил отвечать. Свернув толстую папиросу, прикурил от Даниловой самокрутки, сильно затянулся, на мгновение замер и, наконец, шумно выпустил струю дыма.
– Хороший табачок, – довольный, упал спиной в телегу, раскинув руки. – Ещё мамка в детстве учила, мол, сынок, не жалей чужой табачок, он завсегда слаще, а свой – побереги! Хорошая мамка у меня была, царствие ей небесное.