В ответ он только развёл руками, как из-за печки снова раздался слабый, прерывистый голос Марфы.
– Мне нельзя, нельзя кормить её.
– Почему? – снова удивилась Глаша. – Нет молока, что ли?
– Нет, молоко как раз-то есть. Боюсь привыкнуть к ребёночку, потом уже не смогу.
– Что, что ты говоришь? – пораженная, почти кричала младшая сестра. – Что, что не сможешь?
Ефим вот только теперь начал понимать происходящее. Марфа готовилась оставить девочку у них, Гриней, потому и пришла рожать к ним в дом, и не хотела, боялась дать ей грудь. Если даст дитю вот сейчас сиську, то всё, не решится, оставит себе. Потому он ждал, боясь своим присутствием вспугнуть, нарушить то, что вот сейчас должно произойти в его доме; то, чего он боялся и страстно желал, ждал всё это последнее время, чем жил, дышал и остерегался, не верил до последней минуты.
– Глаша, сестричка, – снова заговорила Марфа. – Это ваша девочка, ва-аша-а-а, – неимоверным усилием воли ещё пыталась сдержать себя, не закричать. – Её отец – твой Ефим, сестричка. Прости меня, прости, – и уже рыдала, уткнувшись в подушку.
– К-к-ка-ак это? – Глаша не верила своим ушам, безумными глазами смотрела то на одного, то на другую. – Врёшь, не может быть!
– Правда, Глашенька, – сквозь слёзы проговорила Марфа. – Помнишь сенокос, грозу? Это тогда. Прости меня, сестрица, за-ради Христа, прости, но это ради тебя, для тебя я взяла на себя этот грех. Родила заместо тебя, мы же сёстры, одна кровь.
Глафира побледнела вся, зажала рот руками, сделала попытку выскочить из хаты, даже добежала до порога, упёрлась в широкую грудь мужа.
И вот здесь пронзило, ударило, как обухом по голове стукнуло! Вспомнила вдруг слова старца Афиногена, сказанные им на прощание там, в горах, в скалах Карелии.
«Обрати свой взор на мужа своего и сестру свою – это же одна кровь», – и всё встало на свои места.
– Вот оно как, вот оно что-о-о, – а сама уже повернулась, пошла за печку, упала на колени, обхватив руками малютку и сестру, зашлась в плаче, но уже в плаче благодарном, чистом, светлом, как и сама слеза. – Родные мои-и-и, миленькие-е-е! Сестрица моя, миленькая, родненькая-а-а. Господи, Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья, не дайте умереть от счастья, от радости-и-и, – и заголосила, запричитала, стоя на коленях перед сестрой и ребёнком, как перед иконой, перед ликами святых. – Ой, счастье-то како-о-о-е, Господи! Мамочка, миленькая, папочка, отец мой родной, встаньте с того свету, придите, посмотрите на свою доченьку, как она счастлива-а-а! Марфушка, сестричка моя родная! Да я ж тебе по гроб жизни обязана. Родненькая моя-а-а!