Деду Прокопу не спалось уже давно. Вроде с вечера придремал, смежил глаза, а вот со второй половины ночи сна ни в одном глазу. Вроде-то и думок особых, серьёзных на ум не приходило, что мешали бы спать, а поди ж ты, сон не шёл, и всё тут. Уже и злиться на себя пробовал, и замирал на подушке – всё равно сна как не было, так и нет. Жена храпит рядом, как пеньку продавши, ей хоть бы хны, а ему мучайся, убивай зазря оставшиеся часы жизни на земле в бессоннице, прости Господи. Как будто других дел нет, кроме как валяться вот так от безделья на постылой кровати.
Ворочался, кряхтел, ждал утра. А оно, как нарочно, задерживалось. Правда, перед самим рассветом, когда в окошках забрезжило, всё ж таки придремал маленько, забылся. Так, самую малость, однако когда проснулся, за окном уже светало.
Натянул холщовые штаны, ноги сунул в короткие, с обрезанными голенищами валенки-самокатки, пошаркал во двор «до ветру». Только, было, присел за хлевом, расслабился, как краем глаза увидел, что кто-то мелькнул в огороде Гриней. Ктой-то? Привстал. Так это ж Глаша к реке кинулась! Раз туды твою в коромысло! И это в такой неподходящий момент!
Ухватив руками штаны, дед Прокоп поспешил до соседей.
– Фимка! Фимушка, итить твою матерь! – одной рукой молотил в окно, другой поддерживал штаны. – Фимка, сынок!
– Что, что стряслось, дедунь? – с той стороны выглянул встревоженный хозяин в исподнем белье. – С бабушкой Юзей что-то неладное?
– Фимушка, сынок, рятуй! Глашка до омутов кинулась, беги, сынок, спасай девку, скорей, скоренько! Чего ж ты стоишь, Ефимушка? Беги, кила тебе в бок, жёнку рятуй! Мою старуху и колом не пришибёшь, свою молодицу спасай!
В чём был Ефим бросился через огороды к Деснянке, дед Прокоп побежал к Кольцовым.
На берегу Ефим застал Мишку, стоящим на одном колене, через другое перекинул утопленницу, стучал кулаком ей по спине.
– Вода вроде вышла, жива, дыхает. Смотреть надо за жёнками, – аккуратно положил женщину на траву, сам стал сворачивать новую папиросу. – Недолго под водой была, успел я, вовремя сладил.
– Глаша, Глашенька, как это? Зачем, Глашенька? Что ж ты наделала, любушка моя? – муж сидел на земле, держал голову жены на руках, гладил мокрое, холодное лицо, а слёзы бежали из глаз. – Что ж ты наделала, родная моя? – шептал исступленно.
Марфа кинулась к сестре, упала, запричитала во весь голос.
– Цыть, дура! – зашумел Мишка. – Чего орёшь? Ещё не всю деревню оповестила, дурёха? Орёшь, как резаная. Жива твоя сестра, жива.
Данила молча стоял рядом с рыбаком, трясущимися руками пытался свернуть самокрутку, но махорка просыпалась, и папироса никак не получалась.