— Я хороша, да? — засмеялась она, выходя из своего мустанга. Я улыбалась и также вышла из машины. — Так что насчет Адама?
— А что насчет Адама?
— Может, попробуешь?
— Смысл?
— Когда ты последний раз была на свидании?
— Не помню, — отмахнулась я, не говоря ей о вчерашнем. — Они мне не нужны.
— Конечно нужны, они всем нужны.
— Нет, — села я на капот. — У меня есть мама, вы, работа, любимая квартира, машина, уважение и деньги. Зачем мне мужик, который будет отбирать у меня личное пространство и дышать моим воздухом? Кроме того, ты знаешь, что перемены сбивают меня с толку.
— Я так же думала, пока в моей жизни не появился Брайан. Он никогда не говорил об этом, хоть знает сам, но как только я увидела его, моя «идеальная жизнь», — показала она кавычки в воздухе, — полетела к чертям.
— У тебя помутнение рассудка на фоне фрустрации.
— Или ты просто сопротивляешься обаянию Адама, — сказала она, посмеиваясь.
— О, поверь, особого труда мне это не стоит.
Ночное одиночество — самая страшная вещь на земле, которую человек может испытывать из-за жалости к себе. И пусть в твоей жизни все идеально, и тебе нравится так называемая «свобода», но с наступлением ночи все меняется. Камнями заваленная душа становится слишком досягаемой, и накопления сумасшествия в сердце начинают съедать тебя из-за недостатка любви. Одиночество отбирает сказку без спроса, делая этот мир еще более чудовищным в глазах человека.
Адам позвонил и сказал, что приедет. Не скажи он этих слов в интервью, я бы пустила его в дом и позволила влезть мне под кожу. Но после того, как я пытаюсь не появляться на обложках много лет, он влез туда, куда не следовало, и я снова не хотела его видеть.
— Придурок, — сказала я, проходя в прихожую.
Подойдя к двери, я распахнула ее и напоролась на взгляд голубых глаз Адама.
— Я ненавижу тебя, — сказала я, сверля его взглядом. — Мы никогда не будем вместе.
— Если ты высказалась, можно я войду?
— Нет! — ответила я со злостью.
— Я все равно войду, — усмехнулся он.
— Тебя приличию учили, Майколсон? — спросила я, когда он взял меня за талию, продвигая в прихожую.
— Да. В детстве у нас была гувернантка и она пыталась, но, когда мне исполнилось четыре, поняла, что все равно человека из меня не сделать, — ответил он, шагая прямиком на кухню. — Ты такая сексуальная.
— Тебе и палка будет сексуальной, если у нее будет вагина.
— Одевайся, — достал он содовую из холодильника.
— Куда? — нахмурилась я.
— Одевайся.
— Никуда я с тобой не поеду.
Он приблизился ко мне, и мое дыхание снова сбилось. Каждый раз, когда мы оставались наедине, меня словно парализует, но в то же время я чувствую покой. Я привыкла видеть все либо черным, либо белым, и непосредственность Адама меня изумляла и даже приводила в ступор. И теперь все чаще, когда этот человек молчал, я задавала себе вопрос: «А что, если?..»