Тетя Тося чистила ей морковочку. Ксения грызла.
Тетя Тося искоса смотрела на ребенка, испытывала угрызения совести. Отобрали отца. Ранили. Девочка-подранок. Тетя Тося знала: такие раны не зарубцовываются. Они на всю жизнь. И чем некрасивее была Ксения, тем ее больше жалко.
Царенков не в состоянии был думать ни о ком, кроме себя. Но у него тоже был комплекс вины. Чтобы пригасить комплекс, он дарил Ксении подарки – бессмысленно дорогие, например плюшевого медведя величиной с человека.
– Зачем? – спрашивала тетя Тося. – Пыль собирать?
– Молчи, – умоляла Нонна. – Пусть что хочет, то и делает.
– Это моя дочь и мои деньги, – обрывал Царенков.
Тетя Тося надувала губы. «Мои деньги» казались ей намеком.
– Я тоже свою пенсию вкладываю, – напоминала тетя Тося.
– Что такое ваша пенсия? «Копеечки сиротские, слезами облитые…» – Это были слова из какой-то пьесы. Но тетя Тося пьес не читала. Она кидала ложки об пол и уходила в свою комнату. И через несколько секунд оттуда выплывал волчий вой.
– Я не могу. Пусть она уедет, – умолял Царенков.
– А как же Антошка? – терялась Нонна.
– Как все дети. Отдадим его в ясли.
– В яслях он заболеет и умрет.
– Тогда пусть забирает его с собой.
– Куда? В коммуналку?
Нонну начинало трясти. Каждый ее нерв был напряжен, как струна, готовая лопнуть.
– Тогда я не знаю, – сдавался Царенков. – Мне уже домой идти неохота. Понимаешь?
Нонне захотелось сказать: не ходи. Но она сдержалась. Дернула углом рта.
Последнее время Царенков стал замечать, что мать и дочь похожи друг на друга: одна и та же ныряющая походка, головой вперед. (Как будто можно ходить головой назад.) Одна и та же косая улыбка: правый угол рта выше левого… Когда-то ему нравились и улыбка, и походка, но сходство все убивало.
Мать Царенкова была латышка. В доме культивировались труд, дисциплина и сдержанность. Он так рос. Он так привык.
Мать говорила: когда близкие люди всегда рядом, так легко распуститься… Поэтому в семье особенно важно сохранять «цирлих-манирлих»…
– Может, няньку возьмем? – размышляла Нонна.
– Я не выношу чужих в доме, – сознался Царенков.
Он не хотел терпеть тещу, не хотел чужих в доме. Значит, Нонна должна была все бросить и превратиться в няньку, в дом-рабу. А ее мечты? А высокое искусство?
Нонна начинала плакать. Царенков воспринимал ее слезы как давление.
Одевался и уходил.
Однажды ночью у тети Тоси разболелась голова. Видимо, поднялось давление. Она вспомнила, что лекарство лежит на тумбочке возле кровати Царенкова.
Тетя Тося натянула халат. Вошла в спальню и зажгла свет. Царенков лежал на спине, развалившись, как барин, а ее несчастная дочь копошилась где-то в ногах.