– Перестань! – крикнула я, выкатилась из-под него и упала на пол.
В мгновение ока он оказался на полу со мной. Мы катались по полу и боролись, два обнаженных тела, как вдруг наткнулись на что-то жесткое.
И тогда он остановился. Он смотрел на коробку печенья, буханку хлеба, яблоки, апельсины, фунт сыра чеддер, несколько банок рыбных консервов, бобы, томатный сок. Консервный нож, тарелки, стаканы, ложки и вилки.
– Кэти! Зачем ты таскаешь у Пола продукты и прячешь их у себя под кроватью?
Я потрясла головой, не в силах объяснить, зачем я взяла и спрятала еду. Затем села, дотянулась до своей ночной рубашки и стыдливо прикрылась ею.
– Уйди! Оставь меня! Я люблю тебя только как брата, Кристофер!
Он подошел, обнял меня и положил голову мне на плечо.
– Прости. Милая, я знаю, зачем ты прячешь еду. Ты боишься, что в один прекрасный день нас опять запрут, и хочешь быть во всеоружии. Ты осознаешь, что я – тот единственный человек, который это понимает? Позволь мне любить тебя еще раз, Кэти, всего только раз, чтобы пронести это сквозь свою жизнь. Позволь мне дать тебе наслаждение, какого я не давал тебе прежде, на всю оставшуюся жизнь!
Я влепила ему пощечину!
– Нет! – вскричала я. – Больше никогда! Ты обещал, и я думала, ты сдержишь обещание! Если тебе нужно стать врачом, уехать и покинуть меня – нет, и всегда будет нет! – Я резко оборвала себя. Я не хотела этого говорить. – Крис… не смотри на меня так, пожалуйста!
Он медленно натягивал пижаму, с горечью глядя на меня.
– Мне не будет жизни, если я не стану врачом, Кэти.
Я зажала рот обеими руками, чтобы не закричать. Что со мной творится? Я не могу требовать, чтобы он отказался от своей заветной мечты. Я не хочу быть как моя мать, которая заставляет страдать всех вокруг, чтобы ей было хорошо. Я кинулась в его объятия и заплакала. Случилось так, что мой брат стал моей первой, вечной, юной любовью, которой никогда, никогда не расцвести!
Потом я лежала одна, с открытыми глазами, и безнадежно слушала, как за окнами завывает холодный ветер.
Через день после Рождества, ровно в час я должна была быть в Грингленне, где находились дом Барта Уинслоу и балетная школа мадам Розенковой.
Мы все залезли в машину Пола и приехали за пять минут до начала.
Мадам Розенкова велела мне называть ее мадам Мариша, если я буду принята, а если не буду, то мне вообще не придется обращаться к ней. На ней было только черное трико, демонстрирующее каждую выпуклость и впадину ее великолепного тела, стройного и тренированного, несмотря на то что ей было уже, должно быть, около пятидесяти. Ее муж Жорж тоже был в черном, но его прекрасное мускулистое тело уже немного выдавало возраст: у него намечался животик. Еще к просмотру готовились двадцать девочек и три мальчика.