Мои родители застыли с беспомощным видом, широко открыв глаза. Ее слова прозвучали для них как гром среди ясного неба.
Перед тем как прочесть вечернюю молитву и лечь спать, я пробрался в мое заветное место в холле, откуда было слышно все, о чем говорят родители в спальне.
– Мне сегодня показалось, что мы все еще на чердаке и никогда, никогда оттуда не выберемся… – говорила печально мама.
Какую связь имел чердак со мной и с Малькольмом? Только ту, что и его и меня наказали, заперев на чердаке?
Я тихо пробрался обратно в свою комнату и лег, напуганный разговором о моем «бессознательном» и страшась самого себя.
Под подушкой у меня всегда теперь лежал дневник Малькольма. Я впитывал в себя его страницы день и ночь. И становился все сильнее, все мудрее.
На следующий вечер мама и папа сидели в гостиной перед камином, разожженным мною. Они скоро позабыли обо мне, и я присел на корточки возле двери, надеясь, что они не посмотрят туда и будут думать, что я уже ушел. Мне было неприятно, что я невольно обманываю их, но иногда лучше знать наверняка, чем гадать.
Сначала мама молчала, а потом заговорила о визите к психиатру:
– Барт ненавидит меня, Крис. Он ненавидит и тебя, и Джори, и Синди. Думаю, что и Эмму тоже… но презирает он только меня. Он не может простить мне того, что я люблю не только его.
Он притянул ее к себе и положил ее голову к себе на грудь. Так они и сидели.
Потом они неожиданно решили пойти проверить, спит ли Барт или убежал, и я был вынужден поспешно спрятаться в ближайшую нишу, чтобы меня не заметили.
– Он обедал? – спросил папа, когда они выходили из гостиной.
– Нет. – Она сказала это так, будто хотела, чтобы Барт спал, потому что, когда он не спит, проблем не избежать.
Но они умудрились разбудить его, и, не отвечая ни слова на их притворные извинения, он поднялся и проследовал в столовую.
Даже если мальчик не разговаривает много дней, а только мрачно и злобно на всех смотрит, семейный обед есть семейный обед.
Но этот обед был уж слишком мрачен. Даже Синди пребывала в непонятном раздражении. Ели все без аппетита. Эмма тоже не разговаривала, лишь подавала на стол. Ветер, до сих пор дувший неустанно, затих, и листья на деревьях повисли, как побитые морозом. Внезапно похолодало, и холод навел меня на мысль о смерти, о которой Барт постоянно твердит.
Я думал о том, каким образом мама с папой уговорили Барта пойти к психиатру. Кто мог разговорить его, если он так невероятно упрям? А папа очень занят и без Барта – но тот, конечно, не видит, как его любят и как о нем заботятся.