– Ах, – вздохнула она, – как ужасно. Так жаль.
– А я рад, – сказал я. – Теперь они с папой не станут танцевать дни напролет в гостиной, как раньше, не пуская нас туда.
Бабушка явно опечалилась. Отчего бы это?
– Бабушка, моя мама не хотит знать тебя.
– Надо говорить правильно, Барт, – поправила бабушка, украдкой смахивая слезы. – Надо было сказать: не хочет знать тебя, но как ты можешь судить об этом, если она даже не знает, что я живу здесь?
– Иногда мне кажется, ты ее любишь.
– Мне так жаль, что я больше не увижу ее на сцене. Она всегда была такой легкой и грациозной, что казалась частью музыки. Твоя мама была рождена для балета, Барт. Я представляю, насколько пустой и потерянной кажется ей жизнь.
– Вовсе нет, – быстро ответил я. – Она вцепилась в пишущую машинку и целый день да еще полночи работает над своей книгой, и это все, что ей нужно. А когда идет дождь, они с папой целыми днями лежат в постели и говорят о каком-то доме высоко в горах, о какой-то страшной старой бабке, которая все время носит серую одежду, а я тогда прячусь в туалете, подслушиваю и представляю себе, что это какая-то страшная сказка.
Бабушка была потрясена.
– Ты шпионишь за своими родителями, Барт? Это плохо. Взрослым нужно побыть одним, да и всем нужно иногда быть в одиночестве.
Мне было отчего-то приятно высказать ей, что я знаю все, даже про нее саму.
Она долго смотрела на меня своими голубыми глазами, а потом улыбнулась:
– Ты дразнишь меня, правда? Я думаю, что все-таки ты более воспитанный мальчик, чем хочешь казаться. Барт, запомни: если ты хочешь, чтобы люди любили и уважали тебя, ты должен обращаться с ними так, как хотел бы, чтобы обращались с тобой. Ты хотел бы, чтобы я шпионила за тобой?
– Нет! – возмутился я.
На следующий день был визит к этому ненавистному доктору, который заставлял меня ложиться на живот с закрытыми глазами, садился за моей спиной и задавал свои тупые вопросы:
– Ты сегодня Барт Шеффилд или Малькольм?
Не буду отвечать.
– Как звучит второе имя Малькольма?
Не твое дело.
– Что ты ощущаешь при мысли, что теперь твоя мама не будет танцевать в балете?
– Я рад.
Это его удивило. Он стал писать что-то в блокноте; когда я обернулся, чтобы подсмотреть за ним, я увидел, что его лицо покраснело от возбуждения. Я решил подкинуть ему еще какую-нибудь мысль.
– Мне бы еще хотелось, чтобы Джори упал тоже и сломал обе коленки, тогда я буду быстрее, ловчее, чем он, все буду делать лучше, чем он. И когда я буду приходить куда-нибудь, все будут смотреть на меня, а не на Джори.
Он ждал, чтобы я сказал еще что-нибудь. Не дождавшись, мягко сказал: