– Не смейте говорить так о моей матери. Она не идиотка. Она никогда не была идиоткой. Она всегда поступает так, как ей подсказывает сердце, и я вам сейчас скажу всю правду. Она решилась танцевать тогда, потому что об этом ее просил я – и просил много раз. Мне хотелось хоть раз протанцевать с ней – профессионально, как с известной балериной. Она сделала это для меня, бабушка, для меня, жертвуя собой!
Ее маленькие темные глазки сделались проницательными и строгими:
– Джори, вот тебе первый тезис из моего курса философии: никто и никогда не станет делать что-нибудь для кого-нибудь, если это не ведет к его же выгоде.
Мадам начала с того, что смела все памятные и дорогие для мамы вещицы в мусорную корзину, будто это был какой-то хлам, и взгромоздила на стол свою сумку, отчего только усилила беспорядок. Я сейчас же достал из мусорной корзины все вещицы, которыми мама дорожила.
– Ты любишь ее больше, чем меня, – пожаловалась мадам уязвленно.
Голос ее был слабым и старческим. Пораженный болью, сквозившей в этом голосе, я увидел то, чего не замечал в ней раньше, – старую, одинокую, несчастную женщину, отчаянно цепляющуюся за единственную связующую ее с жизнью нить. Этой нитью был я.
Меня охватила жалость.
– Я рад, что вы с нами, бабушка, и я люблю вас. Не требуйте, чтобы я любил вас больше кого-то, просто знайте, что я люблю вас без всякой причины. – Я поцеловал ее в морщинистую щеку. – Мы узнаем друг друга получше, и тогда я смогу заменить вам сына в каком-то смысле. Так что не плачьте, пожалуйста, и не чувствуйте себя одинокой. Ваша семья – здесь.
И тем не менее слезы струились по ее щекам, а губы дрожали, когда она отчаянно вцепилась в меня; и я услышал ее голос, совсем незнакомый, старый и надтреснутый:
– Джулиан никогда не жалел и не обнимал меня так, как ты сейчас. Он не любил и не позволял, чтобы трогали его душу. Спасибо, Джори, за твою любовь.
До этого бабушка была для меня просто летним эпизодом; она тешила мое самолюбие, хваля меня, позволяя мне чувствовать свою особенность. Теперь мне было грустно думать, что она останется здесь навсегда и, может быть, сделает мою жизнь менее радостной.
Все нарушилось в нашей общей жизни. Может быть, вина лежала на той женщине в черном, что жила по соседству? Но теперь появилась еще одна старая женщина в черном, и она хотела доминировать. Я с досадой освободился из ее цепких объятий и спросил:
– Бабушка, почему это все бабушки носят черное?
– Ерунда! – вскричала она. – Вовсе не все! – Ее черные глаза были полны огня и возмущения.
– Но я все время вижу вас в черном.