– Только попробуй… подползи… я тебя убью! – Барт разговаривал с гусеницей.
Солнце между тем село, небо стало розовым, и широкие фиолетовые полосы протянулись по всему небу, делая этот ранний вечер еще более прекрасным.
– Барт, взгляни на закат! Ты видел более красивый? Для меня краски – это как музыка. Я слышу, как они поют. Я думаю, если бы Бог лишил меня прямо сейчас зрения и слуха, я бы все равно продолжал слышать музыку красок… Я бы танцевал и во тьме, не зная даже, что свет померк.
– Глупости говоришь, – пробормотал Барт, занося сандалету над несчастным пушистым червяком. – Слепота – это когда черно, как в яме. Никаких красок, никакой музыки. Ничего. Тишина – это смерть.
– Ты хотел сказать – глухота?
Но Барт в тот самый момент ударил по гусенице сандалетом. Потом спрыгнул на землю и начал размазывать то, что осталось от гусеницы, по зеленой траве, принадлежавшей старой даме.
– Барт Уинслоу, ты поступил неправильно и жестоко! Ведь гусеницы – это только промежуточная стадия до бабочки, называется метаморфоз. А из той, что ты сейчас убил, получилась бы красивейшая бабочка. Так что убил ты не дракона, а прекрасную принцессу или принца. Заколдованных эльфов, любовников цветов…
– Все это глупые балетные выдумки! – отрезал Барт, хотя, судя по виду, слегка сожалел о своем поступке. – Я могу исправить это. Я поймаю гусеницу, подожду, пока из нее получится бабочка, и отпущу.
– Да я шучу, Барт! Но давай договоримся, что с этой минуты ты не станешь убивать никаких насекомых, кроме тех, что вредят розам.
– А если я найду кого-нибудь на розах, я могу их всех убить?
Меня всегда удивляла его страсть убивать. Однажды я видел, как Барт оторвал у паука по очереди все ножки, а потом раздавил его между большим и указательным пальцем. Черная кровь, вытекшая из гусеницы, привлекла его внимание.
– А насекомые чувствуют боль? – спросил он.
– Чувствуют. Но пусть тебя это не волнует. Рано или поздно ты тоже почувствуешь боль. Так что не плачь. Это ведь просто червяк, а не всамделишный принц или принцесса. Пойдем-ка домой.
Мне было его жаль, потому что я знал, как Барт переживает тот факт, что он не чувствует боли так остро, как все. Хотя бог знает, отчего он переживает.
– Нет! Не хочу домой! Пойдем посмотрим, что там делается внутри особняка!
Но тут Эмма позвонила в колокольчик, призывая всех на обед, и мы побежали домой.
* * *
На следующий день мы опять сидели на стене. Рабочие уехали еще вчера. Больше никаких грузовиков видно не было. Я все утро провел в балетной школе, а Барт оставался дома один. Летние дни – длинные… Встречая меня, он счастливо улыбался.