Я проглотил бекон, съел без остатка яичницу с луком и третий по счету кусок пирога, пока Барт все жевал и жевал уныло, точно у него вовсе не было зубов. Пирог, ждущий его на тарелке, давно остыл, а Барт цедил апельсиновый сок с таким отвращением, будто это был яд. У старика на смертном одре и то лучший аппетит.
Барт бросил на меня враждебный взгляд и перевел его на маму. Я не мог понять: он так любит ее – как он может и ненавидеть одновременно?
С ним происходило что-то странное. Раньше он был застенчивым, замкнутым мальчиком. Но постепенно превращался во все более агрессивного, жестокого и подозрительного мальчика. Теперь он и на папу глядел так, будто тот совершил невесть что. Но его ненависть к маме неприкрыта и непонятна.
Неужели ему неясно, что у нас с ним лучшая мама в мире? Мне хотелось выкрикнуть это, чтобы узнали все и чтобы Барт вновь стал таким, каким я его знал. Пусть бы себе, как и прежде, играл в войну, бормотал что-то, убивал воображаемых врагов… Но куда исчезло его восхищение мамой, его любовь к ней?
Улучив момент, я поймал Барта у стены сада.
– Что, черт возьми, случилось, Барт? Отчего ты так злишься на маму?
– Я ее больше не люблю.
Он согнулся, расставил руки, как крылья, и превратился в аэроплан. Для Барта это было совершенно нормально, я не удивился.
– Уйди с дороги! – приказал он. – Самолет вылетает в Австралию! Сезон охоты на кенгуру!
– Барт Шеффилд, отчего ты всегда хочешь кого-то убивать?
Руки-крылья опустились, мотор заглох, и Барт смущенно посмотрел на меня. Он был таким красивым, когда солнце падало на его карие глаза, и таким маленьким, беззащитным.
– Не буду я убивать настоящих кенгуру. Я просто хотел поймать вот такого маленького-малюсенького и посадить в карман, чтобы он вырос.
Вот дурак! Тупица.
– Во-первых, у тебя нет в кармане соска, чтобы детеныш пил из него молоко. – Я насильно усадил его на скамью. – И потом, нам надо поговорить, как мужчина с мужчиной. Что тебя так тревожит, Барт, дружище?