Констанция и Раф, стоящие в утреннем свете. Официант, подметающий тротуар у ресторана. Пять голубей, воркующих у ног Констанции и стремглав бегущих взглянуть, нет ли еды в кучке мусора, которую смел официант. Моя подруга проверяет сумку, рюкзак, хлопает по карманам, чтобы убедиться, что ничего не забыла. Раф, ее мужчина, возится с сумками, проверяет, все ли на месте, все ли замки и молнии застегнуты. Белокурые локоны Констанции подсвечивает раннее солнце, ее наряд тщательно выбран из вещей, которые мы взяли с собой, и лишь на миг ее вниманием овладевает стайка голубей, топчущаяся неподалеку.
Это Констанция в Париже. Этот момент стоит того, чтобы запомнить его навсегда. Это Констанция, которая улетает в Австралию со своей правдой.
Я улыбнулась. Моя милая Констанция, девочка на велосипеде «Швин», поклонница святых, любующаяся статуями Девы Марии.
Она обернулась и увидела, что я смотрю на нее. Она уезжает. Уезжает с Рафом на вокзал, потом в аэропорт, а затем сядет на самолет, который унесет ее в Австралию. Впереди ее ждет путешествие, часы, проведенные в автобусах и машинах, которые отвезут ее в Эрс-Рок, к красным пескам и глине Западной Австралии. Настоящее приключение, безумная авантюра, на краю которой она стояла. Она улыбнулась мне и взмахнула шарфом. Стая голубей, заметив ястреба в виде шарфа, взорвалась у ее ног. Они взвились в небо, хлопая крыльями, чтобы подняться еще выше, и Констанция широко улыбнулась. Она сделала это осознанно: специально спугнула голубей. Покидая меня, она стояла в утреннем свете, в последний раз оставляя отпечаток в моей памяти.
В самый последний день в Париже мы с Джеком отправились в Лоншан, на скачки в Булонском лесу. Мы выбрали чудесный день. Температура немного спала, и лишь за одну ночь в город пробралась истинная осень. На нас были свитера. Мы сели в микроавтобус у отеля, он был почти пуст. Водитель, полный мужчина с моржовыми усами, по дороге слушал футбольный матч. Джек сказал, что это повтор, потому что еще слишком рано для прямой трансляции матча. Автобус вывез нас из города в лесистые окрестности Булонского леса, или, как говорят французы, Bois de Bologne. Джек несколько раз подметил, что пейзаж за окном похож на Вермонт.
— Ты скучаешь по Вермонту? — спросила я.
Он кивнул и сжал мою руку. Остальные пассажиры изучали гоночные буклеты. Джек не отводил взгляда от лесистого обрамления дороги.
— Я люблю Вермонт, — сказал он спустя некоторое время. — Может быть, это и не любовь. Это просто заложено во мне… Времена года, широкие луга и чертовски холодные зимы. В зимнем Вермонте невозможно принимать что-либо как данность. Все висит на волоске — либо замерзает, либо умирает, как бы жестоко это ни было. А еще все очень хрупкое. Безумно хрупкое. Если присмотреться, можно заметить эту хрупкость во всем. Помню, однажды увидел, как лягушка замерзла во льду в ручье. Не знаю, жива ли была та лягушка, когда лед замуровал ее, но ее тельце явно просвечивалось сквозь лед. Оно было словно захоронено и прекрасно одновременно. Даже не знаю, как описать свои чувства от увиденного. Мне по-прежнему интересно, как это случилось: ее что-то оглушило, она замерзла заживо или надеялась на еще один теплый денек, но ей не повезло. Разве это не жизненная метафора? Все мы надеемся на еще один хороший день, но удача может отвернуться от нас. Во всяком случае, тот лед был голубого цвета, кроме места с лягушкой — там он был сине-зеленым. Вот что можно увидеть в Вермонте, если присмотреться. Это есть везде, конечно, но я привык видеть подобные вещи именно там. Так вот… Когда я говорю, что этот лес напоминает мне Вермонт, я говорю это не просто так.