В конце концов все решила судьба.
Его высота нас спасла. Он снова посмотрел в мою сторону, тут-то наши взгляды и встретились. В его глазах засияло понимание. Мысленно я поклялась, что не пойду к нему навстречу. Не пошевелю и пальцем. Я поняла, что ему еще не поздно уйти, и если он это сделает, я его отпущу.
Мы долго смотрели друг на друга. Вокруг нас, ничего не замечая, танцевали люди.
Он шагнул ко мне. Я не шевелилась. Это было мое обещание самой себе. Я смотрела, как он подходит все ближе, его лицо изменила болезнь, а тело было не таким крепким, как раньше. Ему пришлось остановиться несколько раз, чтобы увернуться от людей вокруг. И вот чудесным образом он оказался передо мной. Джек Вермонтский. Мужчина, которого я люблю безо всяких надежд и причин.
Он поднял меня, поцеловал, обнял. Он медленно кружил меня, и я знала, я чувствовала, что он потерял свою силу. Теперь я знала все, каждое слово и мысль, и я прижалась к нему, целовала его снова и снова. Он целовал меня и, медленно опустив на землю, целовал снова, останавливаясь и опять продолжая, словно поцелуи могли заменить и мысли, и воздух. Да и какой теперь толк в словах? Он умирал и решил не перекладывать на меня эту ответственность. Я не могла его винить.
— Я не мог полететь с тобой, — сказал он мне на ухо, уткнувшись лицом в мои волосы. — Я хотел, но не мог. Прости меня.
Я поцеловала его еще десять раз. Тысячу раз. Кивнула:
— Я знаю. Я все знаю. Я знаю о Томе.
— Лейкемия вернулась, — сказал он. — Это если в общих чертах. Я сдавал анализы еще до встречи с тобой, а результаты пришли только в Париже. Все плохо. Ничего хорошего.
— Что это была за женщина…
На секунду он растерялся, а затем улыбнулся.
— Это моя тетя. Она приезжала посмотреть, о чем дедушка писал в Батаке. Она улетела этим утром.
Я не отрывалась от него. Целовала его. А он умирал. Его тело потеряло упругость, силу и мощь. Лейкемия забирала его. Он обнял меня за плечи. Фестиваль был в разгаре. Уже завтра, я знала, он начнет утихать. Мистер Ру закроет некоторые комнаты и снова станет скромным трактирщиком. Город подметут, а Старуха Зима заживет высоко в горах, набираясь сил летом, чтобы потом снова вернуться с морозами и метелью.
Как только мы осознали, что снова вместе, нас окружила толпа танцоров и потребовала, чтобы мы танцевали вместе с ними. Невозможно быть на площади и не танцевать. Это негласное правило. Толпа схватила нас и заставила кружиться, танцевать, пока колокольчики противно грохотали. На мгновение, лишь на мгновение, мое сердце наполнилось радостью оттого, что я присоединилась к тысяче колокольчиков. От этого я начала танцевать еще отчаяннее, и тогда, приблизившись к Джеку, я обхватила его руками и сказала, что люблю его каждой частичкой своей души. Он ответил, что тоже любит меня. Он снова обнял меня, снова поцеловал. Мы танцевали отдельно от всего мира, соприкоснувшись лбами. Наше дыхание соединилось, а тела заряжали друг друга. Он сказал, что люди в Батаке верят, будто души умерших живут в деревьях, и если это правда, то он пообещал жить в нашем ясене, чтобы я могла приезжать к нему, когда он будет мне нужен. Сказал, что всегда будет ждать меня в Париже, в нашем Париже. Обнявшись, мы танцевали назло судьбе, которая пообещала нам так много, а потом так жестоко все это забрала, назло зиме, которую мы наконец убили. Мы танцевали до тех пор, пока у меня не перехватило дыхание, пока моя сущность не превратилась в альпийский воздух, прогнав холод из моего сердца. И тогда я взглянула на горы, где ждала нас весна, где каждый сезон зарождалась новая надежда.