отъ Рождества Христова.
Штабсъ-капитанъ Скирмунтъ Иванъ, пилотъ-наблюдатель.
Погибъ 8-го дня мѣсяца сентября 1854 года
отъ Рождества Христова.
Флота волонтеръ Петр О′Лири, бомбардиръ-наблюдатель.
Погибъ 17-го дня мѣсяца октября 1854 года
отъ Рождества Христова.
– Петьке-то свезло, – произнес угрюмый Кобылин. – Нашего брата, морского авиатора, нечасто в земле хоронят. Одна у нас могила, общая – море…
Эссен кивнул. Под пирамидкой лежал прах только двоих из тех четырех, чьи имена значились на монументе: юного ирландца и летнаба с аппарата Корниловича, погибшего в первый день Переноса. От двух других авиаторов не осталось ровным счетом ничего – оба сгорели на шканцах британского линкора вместе со своим гидропланом. В братскую могилу положили шлем Вани Скирмунта и новенький, с золотыми мичманскими погонами, френч Коли Цивинского.
Кондуктор с «Алмаза», гравировавший по просьбе авиаторов табличку для памятника, задал Эссену вроде бы простой вопрос: какие ставить даты рождения? Немного подумав, лейтенант распорядился убрать этот пункт у всех троих. Незачем озадачивать ни в чем не повинных людей такой непонятностью, как люди, погибшие за четыре десятка лет до своего рождения. Кому надо – в курсе, а остальным знать ни к чему…
Пилоты, наблюдатели, мотористы – весь личный состав алмазовской авиагруппы собрался здесь, на верхушке крутого обрыва, откуда к воде сбегала узкая, заросшая полынью тропка. Вдалеке виднелись ангары Качинской базы; на слипах уставшими чайками пристроились гидропланы.
Эссен опустился на колено, поправил венок. Встал, вытянулся по стойке «смирно», держа фуражку на сгибе руки.
Кобылин кивнул расчету. Трое мотористов вскинули карабины, ударили в низкое небо залпом. Передернули – залп. И еще.
Дождавшись, пока развеется дым от выстрелов, Эссен надел фуражку и вскинул руку к козырьку; остальные авиаторы повторили его жест.
За спиной лейтенанта кто-то деликатно кашлянул. Эссен повернулся. В окружении чисто одетых хуторян – мужиков, баб, мальчишек – стоял сухонький сивобородый дьячок. Эссен знал его – дьячок служил в церквушке на окраине Севастополя, а в Качу пришел по приглашению лейтенанта Марченко, занимавшегося устройством похорон.
– Сродственники есть у убиенных? – поинтересовался дьячок. Голос у него был высокий, надтреснутый. – Чтобы, значит, отписать, где могилка-то? Надо же, чтоб у людей было где поплакать, помянуть прилично…
– Некому их поминать, кроме нас, батюшка, – ответил лейтенант. – Родня, ежели и есть, то уж больно далеко им сюда добираться. Нет, некому о могилке сообщать.