– Кирие, вас требуют на мостик! Вапора османская!
Ожила висящая на плече рация:
– Снарк, это Вий. На «Фуруне» две отметки, крупные суда. Дистанция пятьдесят пять кабельтовых, только-только вырезались из-за мыса. Наш фриц… в смысле Ганс, велел сыграть тревогу, выбирайся…
– Иду, – коротко бросил Белых и отключился. Выходя, он обернулся: ну конечно, Фро и не думала прикрыться: проказливо подмигнула, сделала ручкой, не забыв при этом повернуться так, чтобы вошедший, семнадцатилетний парнишка-грек, смог разглядеть не только ее ножку. Капитан-лейтенант едва не взашей выпихнул сопляка из салона и потопал на мостик, чувствуя себя полным идиотом.
II
Севастополь.
2 октября 1854 г.
Мичман Красницкий
Федя Красницкий пошел в Морской корпус, следуя семейной традиции. А что делать, если не одно и не два поколения семьи верой и правдой служили под Андреевским флагом? Но сердце у младшего сына капитана второго ранга Красницкого не лежало к карьере морского офицера. С младших классов гимназии он мечтал об университете, видя себя археологом, новым Шлиманом или, на худой конец, автором «Истории государства Российского». Но так уж сложилась жизнь – Санкт-Петербург, младшие, потом специальные классы Морского корпуса, гардемаринские нашивки, палаш, впервые надетый в город по случаю тезоименитства… На корабельной практике Федя увлекся гальванической техникой и минным делом, но страсть к истории осталась жить в бывшем гимназисте – а потому однокашникам по корпусу, а позже и сослуживцам не приходилось гадать, что подарить ему на день рождения или, скажем, на Рождество. Конечно, книгу! А лучше – альбом с литографиями или фотографическими снимками, изданный к какому-нибудь памятному событию. Так, на прошлый день рождения таганрогский дядюшка прислал дорогому Феденьке альбом, выпущенный Военным ведомством по случаю шестидесятилетия Севастопольской осады. Толстенный том, переплетенный в зеленый бархат, содержал сотни фотографий и дагеротипов, сделанных французскими и британскими репортерами в Крыму. Лагерь в Евпатории, Балаклава, поля сражений, осада… Заключительный раздел содержал виды Севастополя после падения города. Обрушенные стены, разоренные батареи, избитые ядрами дома, зияющие окнами без стекол, и снова – руины, руины, руины…
И вот он едет в пролетке по Севастополю, еще не подвергшемуся бомбардировке, не сжатому в тисках осады. Колеса стучат по брусчатке, по сторонам, справа и слева, дома – опрятные, целые… ЖИВЫЕ. Живы и корабли – эти многопушечные красавцы, заполнившие гавань. И – люди. Они тоже живы, не ранены, ходят по тротуарам, разговаривают, смеются. Город совсем не узнать, хоть Федя и провел в нем немало времени – но это был совсем другой Севастополь, 1916 года от Рождества Христова. А вот лица прохожих почти не изменились, разве что стало заметно многолюднее, да и одежда – будто из детских книжек о Севастопольской страде.