Выбравшись на дорогу накатанную санями, направился дальше по ней, тут метров двести до околицы было. А когда сблизился с ней, неожиданно услышал:
– Стой, кто идёт! Стой, иначе стрелять буду!
– Я тебе выстрелю промеж глаз, стреляльщик хренов, – возмутился я.
– Так бы и сказал что свой, – обиженно пробурчал часовой. – Это из-за тебя что ли столько шума?
– Из-за меня. Псы у меня охотничьи, сучка есть. Вот её и почуяли. Вон как надрываются.
– А сам что так припозднился? Местный?
– Можно и так сказать, недалеко живу, да вот опоздал с охоты. Тут у кого переночевать можно, я местных не знаю?
– Ничего себе. А ты не боишься в таком возрасте по ночам по лесу один ходить?
– Ну вообще-то я не один. К тому же я охотник, отец лесником был, обучен. Для меня лес родной, что ночью что днём. Просто далеко ушёл, и засветло к своим не успел, решил тут переночевать.
– Ясно. Наша часть только три избы заняло, вон те крайние, в остальные стучись.
– Ага, ясно, спасибо.
Двинув дальше, зимой благодаря снегу всё же светлее, так что я смог рассмотреть молоденького бойца. Мне его даже жалко стало, в тоненькой шинельке да на таком морозе. Ладно хоть валенки были, но и в них он притоптывал, думаю часовых тут часто меняют, чтобы не помёрзли. Пройдя дальше, на другую сторону дворни, выбрал домик не такой большой, судя по дымку из трубы, жилой, и стал стучаться в сенные двери. Меня привлекло ещё в этом доме то, что собаки не было, проще будет. Открыла старушка, оказалась та не спала, иначе не добудился бы, бессонница, услышала и вот почти сразу вышла. Договориться о постое труда не составило, причём та предложила ночевать в её баньке, топила сегодня, ещё теплая, выстудиться не успела. Я легко согласия. Честно отдал ей и шкурку, и самого зайца, договорившись о завтраке для меня и собак, а сам раздув угли в печке бани, и подкинув нарубленного валежника, что тут был за место дров, убедился, что санки и остальные вещи в предбаннике в порядке, устроился на полке. Её хватало, чтобы вытянуть ноги. Лайки спали на полу внизу, со мной. Вот так устроив лежанку, я и спокойно уснул, накрывшись полушубком.
Разбудила меня возня в предбаннике и стук в дверь. Хозяйка будила. Утро, светать скоро начнёт, завтрак вот-вот будет готов. Топить печь я не стал, хотя за ночь банька успела остыть, выпустил лаек на улицу, им освежиться надо, и долил воды в миски, вчера они всё выхлебали что лил. Сделав зарядку, я собрался, часть вещей сложил на санки, ну и сам оделся для похода. Завтракал я в избе за хозяйским столом, та довольно сытную и вкусную похлёбку из зайчатины сварила, лайки в сенях своими мисками шумели, насыщаясь перед походом. Хлеба не было, так я свой слегка подмороженный достал. Разогрел его на печи, чтобы резать можно было. Он из-за того был немного сыроватый. Но ничего, и мне и хозяйке пошло только так. Даже собакам в похлёбки накрошил. Когда мы уже закончили, и пили чай, это тоже мой, у хозяйски его не было, морковный пила, я услышал ворчание собак и чуть позже к нам постучались. Оказалось, немолодой кряжистый сержант пришёл из той части, что тут стояла, часовой при разводе караула сообщил обо мне. Сержант кадровый, это сразу заметно. Опросил меня, я назвался вымышленным именем, пару раз в Москве так было, назывался настоящим, так еле вырываться удалось, да и то не сразу. Чуть не затискали, так что я пока опасался опознаваться. Узнав, что я тут проездом, возвращаюсь в своё село, тот спросил, откуда я, и немного пообщавшись, охотно согласился похлебать хозяйский супчик. Кто это такие я уже узнал. Тут пост воздушного наблюдения был, сами работники, включая радиста, ну и охрана. На этой охране так же поиск сбитых немецких лётчиков, о чём сержант гордо говорил. На их счету уже двое отловленных. Почему они в лесу сидят, не совсем понял, но сержант разъяснил. На опушке у деревенской околицы высокая ель, там на верхушке пост наблюдения, где бойцы сидят днём и ночью. Слушают. По телефону прямая связь с избой, где радист и командир жили, так что если что услышат, сразу шёл сигнал дальше. Молодцы, неплохо устроились. Я вышку как-то не приметил, не подумал, что нужно вверх смотреть, а наблюдатель голоса не подавал, не обнаруживал себя.