– Да уж… тяжело.
– Пошла вон, – устало поморщилась королева. – Видишь, я в бешенстве. Прежде ты умела танцем вышелушивать это из моей души. Но теперь я не желаю делаться мягче, да и ты разучилась умягчать. Убирайся и помни: если я снова буду вынуждена ждать, ты за это ответишь. Единственное существо, чья защита была воистину действенна в отношении тебя – нэрриха Ноттэ, вот только ах, он мертв давно и безвозвратно. О-о! Теперь ты помрачнела, тебе паршиво – а меня отпустило… Учись управлять лицом, куколка. Это дворец, тут быстро выбивают из игры впечатлительных дур.
– Я вовсе не хочу играть.
– Разве я спросила тебя, чего хочешь ты? – опасно ровным тоном уточнила королева. Щелкнула пальцами, глянула на вздрогнувшего секретаря. – Эй, ты! Проводи пустотопку до часовни Льемского столпа и проследи, чтобы исправно молилась о ниспослании смирения. – Изабелла снова нырнула в тень веера. – Смирение Зоэ… Кажется, я возжелала несбыточного чуда. Теперь – пошла прочь.
– Как будет угодно вашему величеству, – вывела Зоэ благочестиво-вдохновенным шепотом, старательно потупившись и покаянно сложив руки.
Изабелла фыркнула в веер и резко сложила вещицу, стуком обозначила: довольно шуток. Секретарь разогнулся, ревматично кряхтя и не имея сил сдержать вздохи-жалобы на боль в затекшей шее и сведенных судорогой ногах. Под угрожающе-пристальным взглядом королевы движения сделались увереннее, секретарь покинул кабинет, почти не хромая, прикрыл дверь и сразу сник. Остановился… глубоко вздохнул и побрел, не оглядываясь на Зоэ. Формально он сопровождал плясунью, на деле – отдыхал от колючего настроения её величества. Зоэ тащилась за нерадивым конвоиром, не пытаясь оспорить приговор. Да, в часовне теперь темно и душно, стоять на коленях и бормотать молитвы, не засыпая и не прерывая речитатива – тяжело. Но Альба наверняка скоро объявится и если не спасет от наказания, то скрасит его. Он умеет и самые нудные молитвы петь так, что звучат они вполне интересно. К тому же Альба верит в Мастера совсем по-настоящему, даже как-то детски восторженно, взахлеб.
Весной, когда Зоэ приболела, нэрриха просиживал в часовне по полдня. А после недоуменно выведывал у Кортэ: отчего искренние мольбы не получили быстрого отклика? Кажется, рыжий сын тумана, склонный верить очень своеобразно, ловко сочетая похабство и благочестие, дал подробный ответ, сопроводив его как примерами из святых книг, так и грязной руганью: Зоэ проснулась среди ночи от необычно громкой и даже яростной перепалки двух нэрриха. Несколько следующих дней Альба молчал и хмурился, с огорчением глядел в небо, внезапно опустевшее, лишившееся мнимого сияния безотказного «доброго боженьки». Наконец, Альба сдался, принял сочувствие сестры и заговорил. Спросил, зачем вообще на свете есть бог, когда он глух и слеп, в молитвах не нуждается и отвечать на них не готов… Зоэ долго думала и сказала: лично она молится, чтобы обрести нечто в своей душе. И не желает просить о бесконечных одолжениях ни людей, ни высшие силы. Разве она побирушка? Альба нахохлился, кивнул и смолк еще на несколько дней… К лету он нечто для себя решил и начал молитвы петь, а не произносить. Возможно, счел высшего разборчивым слушателем, снисходящим лишь к тому, что достойно внимания.