– Заставь дурака богу молиться, он и сдохнет на месте, тощим задом целясь в небо, – важно отметил Кортэ, выпроводив работников и вручив гордой Лупе самодельный игрушечный ключ от дареного дома. – На. Владей. Вернусь, объяснишь, на кой пёс красавице сгодился в мужья нищий святоша?
Цыганка приняла деревянный ключ, звонко чмокнула Кортэ в обе щеки, расхохоталась – и не стала отвечать на глупые вопросы. Первый раз в жизни у неё был свой дом. Настоящий. Первую зиму в жизни ей не придется брести по раскисшей грязи, искать временный кров… Первый год пройдет без мамы, и впервые на её плече – рука человека, которого она позволяет себе ругать так беззлобно и подробно, как никого иного…
И вот лето иссякло, снова пришло и снова вылиняло. Время течет быстро. Все знакомые нэрриха ушли далеко, а усталость… она возвращается всякий вечер.
Энрике сидел в траве, смотрел на озеро слепыми от усталости глазами, наполненными мелкозвездчатой крутящейся тьмой. Спину надежно подпирала теплая стена, под рукой обреченно скрипел сочными листьями один из высаженных Лупе цветков – бесполезных, но красивых. И, что бы ни говорил Оллэ о несовершенстве мира, служитель его слова едва слышал тогда и вовсе не понимал теперь, два года спустя. Жизнь много лет оставалась черна и пуста, но высший сжалился и дал то, о чем его не смел просить дон Хулио Ароза, утративший брата, честь, любовь и укрывшийся от непосильного бремени бытия под сводами Башни, под черным облачением Зоркого, под принятым наугад именем – Энрике.
– Меня воротит от твоей святости, – забеспокоилась жена. Подошла, погладила лоб легкой сильной рукой. – Здоров… ты не оглох? Я тут ругаюсь!
– Лупе, ты тут ругаешься, – кивнул непутевый муж и расплылся в блаженной улыбке. – Я слышу. Я счастлив.
– Тогда не сиди сиднем, грядки-то вскопай, счастье и поубавится, – усмехнулась цыганка. – Святые камни таскаешь так, вот-вот пуп треснет. Что толку с них? Скажи мне, тощий святоша, творог вкуснее камней? Не заводи глаза! Не молчи! Да что за манеру взял, я хоть криком кричи, хоть всех чертей поминай скопом – а он улыбается… Поводов-то нет. Глянь: пусто вокруг, а умный служитель должен строить храм там, где вдоволь жирных грешных донов.
– Они примутся глазеть на тебя, и что тогда останется от моей святости? Ты и так рапиру норовишь перепрятать сотый раз, от греха подальше, я знаю, – задумался Энрике. – А золото у нас имеется, но ты и его держишь в тайнике.
– Кортэ многовато оставил, – мирно признала жена, села рядом и вздохнула, охотно и плотно прижимаясь спиной к теплой стене, а боком – к мужу. – Чёрт с ними, с грядками. Сегодня мой день. Станцуем? Как говорит душка Кортэ, покаяться ты уж всяко успеешь. После.