Изабелла плотнее сжала губы и промолчала. Патор едва слышно шепнул несколько слов, испрашивая у Мастера мудрости и терпения всем присутствующим. Покачал головой и нехотя выговорил, глядя на Изабеллу:
– Когда мне третий раз за месяц сообщили, что королева не узнает придворных и ум её в смятении, я решился и говорил с вашим секретарем. Он был убедителен, сперва все отрицал, затем плакал и каялся, излагая куда худшие подробности относительно подлинной глубины, как он выразился, горячки, сопутствующей вынашиванию ребенка. В день нашей беседы о судьбе Зоэ вы мало походили на себя, дурно выглядели и едва сдерживали то гнев, то слезы. Вечером со мной пожелал беседовать его величество. Он боялся за ваш рассудок, за ребенка, которого вы носите под сердцем… Срок еще не велик и впереди много… угроз. Король просил убедить вас поехать на отдых. Хотя бы недолгий, но непременно в обитель, подальше от столицы с её дворцовым непокоем.
Снова струна тишины натянулась туго и опасно. Абу вздохнул, позвенел склянками, занимая руки и отвлекая всех на себя. Продолжил рассказ, утверждая, что после откровений дона Эппе не действовать стало невозможно. Эспада не мог ни убедить короля, ни обезопасить королеву, зато прекрасно ездил верхом и знал город лучше, чем кто угодно иной. Он забрал коня, так кстати подаренного южанином Зоэ, и помчался искать плясунью, ведь присланное вино намекало отчетливо: она в беде. Альба намеревался проводить мирзу Абу до королевских покоев, но обоих отвлекла суета вокруг баронессы де Виль, умирающей от внезапного приступа удушья. Как оказалось, причиной была отрава в отдушке её веера. Разобравшись с бедой, Абу и нэрриха все же добились права быть принятыми королевой. Но, увы, потеряли немало драгоценного времени…
Изабелла выглядела болезненной, слушала неохотно и невнимательно. Иногда впадала в сонное безразличие. Абу заподозрил действие «Поцелуя ночи», редкого состава, изготавливаемого из растущей на юге, далеко за проливом, травы. Порошок был удобен тем, что легко подмешивался в масло для лампад, не давал запаха и не имел цвета. Действовал он медленно и мог бы считаться безупречным средством устранения врагов, однако применялся редко не по причине отложенности результата, а скорее из-за своей малой надежности: одним он подтачивал рассудок, иные же постепенно привыкали – и оставались в уме, пусть при этом выглядели болезненно, раздраженно. Была у порошка еще одна неприятная особенность. И она проявилась сполна, когда королева дослушала до худшего и отказалась верить, придя в крайнее раздражение.