На последние дни новогодних праздников приехал Макс, но поселился не у молодоженов, а у Льва Абрамовича, с которым последнее время сдружился так, что Зиганшин даже ревновал.
…Дежурство у Фриды выдалось очень напряженное, так что Зиганшин расстроился. Хорошо, что у него выходной и он может забрать жену с работы на машине, а иначе ей пришлось бы шагать на автобус. Он начал возмущаться, что нельзя столько трудиться в ее положении, но получил суровый ответ «беременность не болезнь» и заткнулся.
Приехав домой, он быстро запихнул жену под душ, потом дал ей чаю и уложил в кровать.
Света с Юрой занимались своими делами, и Зиганшин пошел к соседу.
Лев Абрамович с Максом пилили большую сучковатую корягу, которую, судя по длинному следу, притащили только что из леса, причем Макс действовал крайне неумело, дергал пилой и толкал, и, похоже, физиономия его напарника покраснела не только от интенсивной работы.
– Пусти, интеллигентный, – сказал Зиганшин, сменил Голлербаха, и дело пошло веселее.
Потом они сидели на ступеньках, пили горячий чай из огромных кружек, и Макс рассказывал, что Клавдия, к счастью, выжила, хотя несколько суток сохранялась перспектива неблагоприятного исхода. Чувствуя себя немного виноватым, Макс собирается принять самое деятельное участие в ее дальнейшей судьбе.
– Ничего себе виноватый, ты ж ей жизнь спас! – фыркнул Лев Абрамович.
– Это просто стечение обстоятельств, никакой моей заслуги нет. Но вот что я не смог оказать ей адекватной психиатрической помощи – это уже сознательный выбор и моя некомпетентность.
Улик, указывающих на виновность Клавдии, было найдено в ее квартире предостаточно. И пистолет, и одежда со следами продуктов выстрела – почему-то она не удосужилась от них избавиться, равно как и от дневника, где подробно фиксировала свои действия и переживания.
Если бы не попытка самоубийства, ее привлекли бы к уголовной ответственности, но суицид, пусть не состоявшийся, – это убедительное свидетельство психического заболевания, значит, встанет вопрос о невменяемости.
– Я постараюсь убедить правоохранительные органы, что Клавдия больной человек и не может понимать значение своих действий и руководить ими, – сказал Макс.
– Да? – фыркнул Лев Абрамович, не веривший, что столь хитрый человек может быть сумасшедшим. – Ну и ладно, с другой стороны. В психушке еще хуже, чем в тюрьме, дело известное.
– Не говорите так, иначе мы серьезно поссоримся! – воскликнул Макс, встал с крыльца и заходил по утоптанной площадке перед домом на манер лектора. – Если бы вы знали, сколько раз мне приходится слышать эти слова! Слава богу, что в психушке ему будет хуже, чем в тюрьме! Ура! Какое счастье! Он все-таки будет страдать и будет наказан! И утрачивается весь смысл понятия невменяемости, а вслед за ним и милосердие, и гуманизм, все летит в тартарары. Не должно быть в психушке хуже, чем в тюрьме!