Мстислав Юрьевич вдруг так остро захотел к ней, прижаться и крепко стиснуть, как в юности, что, чувствуя, как самоконтроль стремительно слабеет с каждой секундой, выскочил в коридор. Только там он перевел дыхание, но все еще был как сумасшедший или пьяный, пока ехал в лифте.
В холле к нему неожиданно подошла Клавдия, о существовании которой Зиганшин успел напрочь забыть.
Понадобилось довольно много времени, прежде чем он сообразил, что она специально его ждала, чтобы отвезти обратно. «Где взяла, там положила», – вспомнил он любимое изречение Льва Абрамовича и отказался от помощи.
– Вы считаете меня плохим водителем? – напористо спросила Клавдия.
– Что вы, – махнул головой Зиганшин, – просто разговор меня сильно взволновал, и я хотел бы пройтись пешком.
– По такой погоде?
Но Зиганшин не дал втянуть себя в дискуссию, а заметив, что на девушке нет пальто, быстро пробормотал все положенные благодарственные и восхищенные слова и юркнул за дверь, решив, что пока Клавдия оденется, он будет уже очень далеко.
Николай Алексеевич, дежурный травматолог, пришел на вечерний обход своих больных и надолго застрял у Фриды в ординаторской. Она заполняла документы под разглагольствования доктора и думала, как бы деликатно намекнуть коллеге, чтоб поискал себе другие свободные уши. Николай Алексеевич, кажется, питал к ней определенного рода склонность, не любовь и не влюбленность, а самый простой мужской интерес. Он просиживал в реанимации гораздо дольше, чем того требовали интересы больных, и хоть прямо не предлагал переспать с ним, но без всякой необходимости прижимался, приобнимал Фриду и заглядывал ей в глаза, ожидая поощрительного сигнала, подтверждения, что более откровенные его действия будут приняты благосклонно. В этом прощупывании почвы Фриде виделось что-то трусливое, и травматолог совсем не нравился ей, несмотря на то что был молод и безусловно хорош собой.
Николай Алексеевич чем-то напоминал ей гоголевского Ноздрева. При взгляде на этого парня невольно вспоминалось: «здоровье, казалось, так и прыскало с лица его».
К сожалению, сходство этим не ограничивалось. Травматолог очень много болтал, громко и напористо разглагольствуя о собственных недюжинных талантах, которые ему по прихоти злого рока приходится реализовывать в таком убогом месте, как эта больничка. Потом переходил к рассказам о том, как прекрасно живут врачи в других учреждениях, как они много получают и официально, и в карман, причем называл для примера совершенно гомерические суммы.
Фрида не вслушивалась, но все равно было неприятно, что доктор так запросто расположился у нее в ординаторской и городит всякую чушь, не имеющую ничего общего с реальностью, а выставить его вон у нее не хватает духу.