— Не можешь говорить? — ядовито полюбопытствовал предмет моих размышлений.
Самое важное, интересующее меня в данный момент — что он может мне сделать такого, чтоб я сдалась? Я сглотнула.
— Тогда отвечай, где может находиться твой сын?
Молчать, не раскрывать рта!
— Попробуем так, — полуэльф (или не полуэльф) нажал на один из камешков в стене. На мышцы обрушилось знакомое давление. — Человеческое тело выдерживает около восьмисот килопаскалей. Ты понимаешь о чём я.
Органы сдавило. Да разве ж это пытка? Физическая боль — ничто по сравнению с душевной… Боль становится бесконечной. Любая пытка рано или поздно окончится, как и возможности моего тела, — утешала я себя. Меня расплющат как лягушку на каменном полу, но сын будет в безопасности, пока это хоть на йоту зависит от меня. Однако, судьба распорядилась иначе, вопреки моей готовности к скорой и лёгкой смерти, мучения прекратились мгновенно.
— Теперь думай, у тебя есть время, предостаточно времени, — мой надзиратель исчез, предоставив меня одиночеству.
Времени как он и сказал стало — вагон и маленькая тележка. Для того, чтобы подумать, где он, где я, и где остальные. Чёртова туча вопросов и ни одного ответа. Часы потянулись со скоростью улитки. Десять или двенадцать часов, или сутки, может несколько? Полуэльф появлялся в камере неожиданно, словно галлюцинация в моём воспалённом мозгу. Всё повторялось. Тот, который выдавал себя за Элронда, говорил, говорил… Подкупал, убеждал, пугал. Я, заняв глухую оборону, молчала.
— Есть много путей заставить тебя говорить.
Молвил мой надзиратель, нажав на ещё один камешек и противоположная стена превратилась в решётку, открывая виду точную копию моей камеры, в которой сидел… Лас! Я насилу поборола желание издать истошный вопль. Вид у него даже в профиль был чудовищный: куртка похожа на драные лохмотья, открытые участки тела украшают разноцветные гематомы, ссадины, царапины, прочие «узоры». Пытали? Скорее всего. Он сидел, прислонившись к стене, вперившись невидящим взглядом в пустоту. Справа от его плеча свисали на цепи толстые кольца наручников, единственный атрибут в помещении, отличающий его половину камеры от моей. В голубых, словно ясное небо глазах отражалось отчаянье, но лицо оставалось скорбно неподвижным. Меня он не видел.
— Мне нужно одно — твой сын. Скажешь, где он, и эльф будет свободен.
Заставить себя молчать. Не паниковать. Всё же я не выдержала, сорвалась с места к решётке, просунула руку в надежде дотронуться.
— Не пытайся докричаться до своего перворожденного, он дальше, чем ты думаешь. Теперь ты ответишь?