— Интересно, дай угадаю, — Прохоров картинно задумался. — Уж не с помощью ли нейрофонов?
— Именно! — глаза альбиноса вспыхнули каким-то бесовским огнем. — Это свобода от всего. Сети, провода, условности, привычки. Нейрофон позволяет незрячим видеть, глухим наслаждаться музыкой, прикованным к постели пускаться в невероятные путешествия по реальным и сказочным мирам! Мы больше не привязаны к своей телесной оболочке. Это свобода, Прохоров. То самое, что не мог дать человеку ни один строй, ни одна политическая партия. Мы погрязли в собственных распрях, войны уносят тысячи человеческих жизней, политиканы жируют на чужом горе. Тут же мир, спокойствие, минимум агрессии. Ну, разве что на кого в чате матюгаешься. Я такой легкости еще со школьной скамьи не ощущал. Я же только этнический фин. Когда война закончилась и часть территорий перешла к Красной России, хутор моего деда там оказался. Я ходил в советскую школу, учился в Советском институте, получив, чего уж душой кривить, очень неплохое образование, но что я смог от этого получить в реальности? Однушку на окраине, нищенскую стипендию, а потом и зарплату? Даже сейчас, когда все кричат о демократии и гласности, страна полна нищих сумасшедших либералов. Общество расслоилось, но теперь эта разница между богатыми и бедными видна отчетливей, чем обычно. Одни считают рубли до зарплаты, а другие, не понятно, с каких денег, улетают на райские острова, откуда выкладывают в социальные сети фотографии, полные сибаритства и распутности.
На секунду албинос затих… и вдруг через силу выдал:
— Прохоров, я же инвалид-колясочник был. Понимаешь? Я в лыжной секции состоял сначала, потом в олимпийском резерве. Какая-то сука неправильную смазку для лыж дала, и я себе позвоночник на склоне повредил. Пять лет в постели, потом десять реабилитации. Срал под себя, просвета не видел, думал повеситься. Потом пришли те, кого ты называешь «мусорщики», и я снова встал на ноги. За неделю встал. Все доктора в бессилии расписались, как наши, так и импортные, а эти взяли да излечили.
От этой новости по затылку майора пробежал неприятный холодок. Он, наконец, понял всю суть трешеров, верой и правдой служащих своим новым хозяевам. Мусорщики находили отчаявшихся, инвалидов по здоровью, ранее ведущих активный образ жизни. Коляска, больничная койка — все это было для них смертным приговором, а потом появлялись могучие чужие, которые решали эту проблему по щелчку пальцев, или, если быть точнее, костяных пик на передних конечностях. Вытащив человека из этого беспросветного омута, они получали верного вассала, свято верившего в то, что ему преподносили, а отказ от услуг своих хозяев, скорее всего, мог привести к старому образу жизни безвольной парализованной куклы. Вот что мотивировало, вот что придавало действиям уверенности, а вере слепоты. Даже если бы мусорщики принялись сейчас ходить по домам и откусывать головы новорожденным младенцам, эти слепые фанатики с радостью поддержали бы их. Ни один бы мускул не дрогнул, ни одна бы крамольная мысль в голову не пришла.