Артур осторожно уложил меня на землю; густая пыль, золотившаяся в солнечном свете, парила в воздухе вокруг его головы. Он наклонился и вновь поцеловал меня уже не слишком нежно и продолжал целовать, пока боролся с завязками на моём платье.
С сомкнутыми на его спине руками, с ногами, охватившими его бедра, с колотящимся в ушах сердцем, я вновь была волной, как бы тому ни противилась, - медленно двигалась вверх-вниз.
Мы боролись, во всяком случае, больше всего это походило на сражение двух стихий: огонь шипел, трещал, но не гас, вода противилась, кипела, но не отступала.
Артур распахнул моё платье от ворота до пояса, втянул в себя воздух сквозь сжатые зубы и охрипшим голосом произнёс только одно:
- Словно белый бархат.
А затем вдруг запустил руку мне под юбку, вверх по бедру, к мягкому, открытому теплу.
Я смотрела на него сквозь приоткрытые веки. У него было красивое лицо: чёткие линии скул, ровные брови, широко расставленные светлые глаза, а в их глубине - тут я вздрогнула и сжалась - светилось что-то мрачное и знакомое.
Я вспомнила, как увидела нечто мерцающее в плотной толще воды, почти на самом дне озера.
И глаза Артура вдруг стали глазами старика: бесцветными, водянистыми и больными...
Вскрикнув, я засучила ногами и отползла назад. Артур отшатнулся, ошарашенный моим поведением, а затем вновь потянулся ко мне.
- Довольно! Довольно! - выпалила я, задыхаясь и уворачиваясь от его рук.
Он сжал кулаки и замер на месте. Его взгляд задержался на моём горле.
Запахнув воротник платья, я поднялась на ноги, а Артур так и остался сидеть на земле. Он откинулся назад, расправил плечи и положил руки ладонями на колени. Когда Артур поднял на меня глаза, они вновь были его - живые, выразительные и блестящие. Он смотрел на меня строго, с недовольством и удивлением.
Терзаемая стыдом и виной, надрывавшими мне сердце, я отвернулась, не в силах больше сдерживать на себе этот тяжёлый взгляд. Он словно говорил: я могу быть нежным с тобой, но отказывать мне нельзя. Я чувствовала, что мне следовало объясниться, сказать хоть что-нибудь, но вместо этого я только сильнее сжала губы.
Маленькие язычки невидимого пламени всё ещё жалили шею и грудь - там, где Артур касался меня губами, - и время от времени я вздрагивала, будто бы вот-вот собираясь разрыдаться, но глаза мои оставались сухими. Я вся теперь была высохшей и обожжённой, как глина после печи - твёрдая и прочная.
Но мне вновь сделалось мучительно холодно, мурашки поползли по стянутой коже, которая ещё совсем недавно была разгорячённой.