— Да, ваша честь. Я ничего не мог поделать с собой. Я испробовал все, чтобы избавиться от такого побуждения, выйти из-под ее влияния… Я говорил ей, что делать, и она слушалась меня. До того дня, как она раскровянила мое лицо и расцарапала мне спину…
— Потому что, в конце концов несчастная девушка, зная, что ее родители вот-вот появятся, поняла, что можно восстать, освободить себя от вас…
— Потому что она поняла, ваша честь, что может захватить меня, как это я проделал с ней, и передать меня любому для обеспечения большей надежности сохранения меня для нее. Доказательство тому — это то, что я сегодня, глубоко в сердце испытываю только любовь к ней и благодарю ее за это.
— Вы оскверняете слово «любовь». Возможно, это самое серьезное из всех преступлений, — раздался громовой голос судьи.
Человек, ранее такой спокойный, пришел теперь в ярость. Ярость тоже очень впечатляюща, очень искренна, хотя и менее чудесна и честна, чем ложь и любовь Мориса.
Судья наклоняется поочередно к каждому из своих четырех юридических советников, затем говорит:
— Подсудимый, сядьте. В свете заявлений, сделанных обвиняемым в настоящем судебном заседании, в этом деле возникают новые факторы. Я прошу в силу данной мне власти, чтобы жертва этого зверского преступления вернулась на место для дачи свидетельских показаний. Я должен извиниться перед ее родителями. Надеюсь, она сама понимает, что серьезность факта дурного обращения с ней обязывает суд продолжить работу по установлению всей правды, пока это будет необходимо. Суд должен, взвесив все надлежащим образом в соответствии с законом, вынести справедливый, но точный вердикт в отношении совершенного преступления и предполагаемого виновного в этом деянии.
По сигналу судьи чиновник направляется ко мне, но я не хочу ждать его и добровольно поднимаюсь на свидетельское место. Я не могу ждать, я должна ответить Морису.
— Мадемуазель, вы подтверждаете признание обвиняемого? — спрашивает меня судья.
— Да, ваша честь. Мы занимались всем, о чем он рассказал вам; он просил меня трогать его, ласкать его, раздевать его, снимать с него жакет, рубашку, туфли, брюки, носки, и, когда он голым стоял передо мной, я опускалась на колени. Он предлагал мне поцеловать его… член. Обычно я это делала. Его член становился большим и твердым. Я едва могла втянуть его в себя ртом, но мне это удавалось. Он просил меня гладить и спину, и ягодицы, и живот. Я целовала его глаза и губы, а потом он заставлял меня лечь. Он обычно стоял надо мной, держа свой член обеими руками и обрызгивая меня жидкостью. Как правило, он сажал меня на стул, широко раздвигал мне ноги и целовал мое… лоно и сжимал мою грудь…