Он не разговаривал с ней: в этом не было никакой необходимости. Вечер сложился не так, как он рассчитывал. Он нашел Эми Роббинс во встроенном шкафу в прихожей – и при виде его ножа она сдалась, не сопротивляясь. Но тут в квартиру без стука заявилась вторая девица, весело объявившая, что просит прощения за небольшое опоздание. Девица увидела нож у горла Эми – и оцепенела от страха. Эта секунда неподвижности его спасла. Одним ударом он отправил Эми в обморок, схватил вторую девицу и без всяких церемоний перерезал ей горло. А потом он впал в бешенство.
Стивенсон нахмурился, проклиная себя. В этот раз было так много крови! Если бы он не вышел из себя. Если бы не дал волю ярости. Он мог бы просто зарезать ту девицу – и на этом закончить. Тогда ему можно было бы остаться в квартире и действовать так, как планировалось. Однако когда он закончил с трупом той девицы, Эми Роббинс пришла в себя – и завопила. Он ее заткнул, но это уже ничего не меняло. Наверняка кто-то услышал тот вопль – и потому ему пришлось убежать, прихватив ее с собой.
Отойдя подальше от дома, он пригрозил Эми Роббинс смертью – и убедился в том, что она действительно ждала Уэллса. Посему Стивенсон вернулся на Рашен-Хилл после отъезда полиции – и начал наблюдение. Ему хотелось надеяться, что переговоры с Уэллсом не будут сложными. В любом случае ему необходимо держать себя в руках. Если он снова будет потворствовать себе и вести себя необдуманно, то может попасть в серьезные неприятности. Стивенсон случайно потянул ее волосы сильнее. Она застонала от боли. Он ухмыльнулся, переполненный ненавистью ко всем представительницам женского рода.
И тут он увидел крошку-ученого, плетущегося по Грин-стрит. Уэллс остановился напротив дома девицы и уставился на темные окна ее квартиры. А потом он уткнулся лицом в ладони и привалился к ящику с акацией, выставленной на тротуар.
Стивенсон подтолкнул девицу ножом. Они пошли по склону вдоль викторианского особняка, выходившего в тупик. Он остановился, секунду подумал – и отпустил волосы девицы. Достав из кармана часы, он открыл крышку.
Раздались тихие ноты французской колыбельной: звуки чуть приглушал туман, но они все-таки были слышны.
Уэллс поднял голову, прислушался – и двинулся к нему, быстро и нетерпеливо – и в то же время осторожно.
* * *
Сначала Уэллсу показалось, что музыка доносится из какого-то дома, потом он подумал, что это радио в автомобиле. Он заглянул в открытое окошко приземистой машины с брезентовым верхом, которая напоминала жука.
– Эйч Джи!
Он стремительно повернулся.