– Мне очень жаль.
– Могу я увидеть тело?
– Постойте. – Врач внезапно преисполнился подозрительности. – Вы – родственник покойного?
– У него нет родных!
– Извините. Мне вообще ничего вам говорить не следовало.
Он поспешно удалился.
Уэллс привалился к стене, ухватившись за поручень (установленный для удобства инвалидов), чтобы не упасть. Стивенсон мертв? Его жизнь прервало чужеродное транспортное средство? Конечно, этот тип полностью заслуживал высшую меру наказания, однако ему не следовало умирать, не пройдя через суд присяжных. Это – неподобающий конец для английского джентльмена, какими бы ужасными ни были его преступления.
Самым мерзким во всей этой странной истории было то, что Стивенсон безвременно скончался за пределами собственного времени в чужом мире, где никому не было дела до того, что в данном случае нарушен логический порядок вселенной. Его крики боли, его возможные слова предсмертного раскаяния не прозвучали в Лондоне 1893 года. Они оказались за пределами времени и не были никем услышаны. Случившееся было не просто неестественным – оно было пугающим. Оказаться настолько одиноким, настолько потеряться в смерти! Поистине в механизм гегелевской диалектики попал крупный камень.
Он сунул руки в карманы и, понурившись, поплелся по коридору. Он обманут. Стивенсон мертв. Эйч Джи не сможет вернуться домой с проклятым призом. Справедливость не восторжествует. Его современники не узнают, что самый отвратительный и низкий член общества получил по заслугам. Один Бог знает, сколько еще времени женщины будут выходить на панель, страшась появления Джека-потрошителя. Одиссея Герберта Джорджа Уэллса, которую он совсем недавно считал путешествием во времени ради соблюдения прав человека, провалилась.
Ну что ж, так тому и быть. Что сделано, с тем покончено. Лесли Джон, где бы ты ни находился: покойся в мире, несмотря на свои ужасные преступления.
Уэллс со вздохом поднял голову – и обнаружил, что стоит у входа в большой кафетерий, полный народа. Из двери вырвались ароматы пищи, дразнящие его обоняние. Объявление на двери говорило, что предложение на завтрак включает в себя два яйца, хэш-браунз (что бы это ни было), ломтик бекона, английские маффины, фруктовый коктейль и кофе – и всего лишь за два доллара и семьдесят пять центов. Он проверил свои средства. Восемьдесят семь центов. Он повернулся и побрел прочь.
Он завернул за угол, погрузившись в раздумья. Логически рассуждая, ему следовало бы вернуться в Банк Англии, объяснить, что лишился своих дорожных чеков, и попытаться получить справедливую компенсацию. Однако по грубым прикидкам за восемьдесят семь центов он отъедет от чертовой больницы всего на полмили – и что он станет делать потом? Он понятия не имел. С тем же успехом он мог бы находиться от Банка Англии так же далеко, как Сан-Франциско отстоит от Лондона – или 1979 год от 1893-го.