– (Давясь слезами.) Издеваешься? Как такое возможно?
– Ты мэня спрашиваешь? Ильич, в нынешней России нэт вещей, поддающихся логике. Это фэнтэзийный мир, какого ты никогда не знал, и пожалуйста, не сравнивай с царским врэменем. Здэсь слючаются любые чудеса, в других странах абсолютно нэреальные. Напрымэр, чиновник украдёт из казны миллиард, его посадят на неделю, а потом вернут все дэньги. Тигр спокойно спит рядом с козлом. А их язык? Мудозвон – это и достаточно глупый чилавэк, и министр правительства, и ругательство, и тот, кто переспал с твоей женой. Вот так-то.
(Слышен негромкий звук падения тела.)
– Ильич?
– (Растерянно.) Коба, я поскользнулся. Или ноги не держат. Или и то и другое. На кладбище лучше, чем в новой реальности. Кстати, а где моя могила? Как я и просил, похоронили рядом с покойной маман, на Волковском кладбище в Петрограде?
– Тэбя не похоронили. Выпотрошили, изъяли все органы, держат в соляном растворе в здании на Красной площади. Раньше на тэбе стояли ногами, принимая парады, а в нынешнее время ты очень популярэн у турыстов. Я тоже заходыл пасматрэть. Лэжишь под стеклом в костюмчике, ваймэ. Выглядишь потрясающе симпатычно.
– (В ярости.) Я им олень, что ли, делать из меня чучело? Проклятые капиталисты!
– (Тихо так.) Ильич, прости… это я распорядылся тэбя в мумию превратить. Панимаешь, думал, так многозначительнее. Сакральное поклонение, весь ты такой красавчик, э-э-э. Но я не знал последствий. Выяснилось, ты многим нравишься как мумия за стеклом, словно в зоопарке, и за просмотр дэнег не берут.
– (Уставшим, опустошённым тоном.) Коба, ты говно.
– Возможно. Но ты бы пасматрэл, какой Мавзолей я тебе отгрохал! А памятники! А изображения на деньгах! А «юные ленинцы»! Я выполнял все твои завэты… То есть, я понимаю, что ты мне ничего не завэщал, но я же в лепёшку расшибался…
(Слабый вздох.)
– Партия мутировала. Революцию делать не с кем. Проигравшие живут лучше победителей. Министры – мудозвоны. Коба, я не знаю, откуда ты взялся и зачем меня нашёл. Но трава больше не берёт. Давай просто пить водку и грустно молчать. А когда кончится водка, возьмёмся за спирт. Я теперь сто лет просыхать не буду.
– Поехали, Ильич. За рэволюцыю?
– Не чокаясь.
(Садовая-Кудринская, освещённая фонарями улица)
…Я похудел. Э-э-э. Да, генацвале, можешь мне повэрить. Кушать-то очэнь хочется, а у меня нет дэнег. Как назло, здэсь на каждом углу приютился грузинский рэсторан. Подойдёшь ко входу – вах, какой запах. Далеко не те нэжные хачапури, что готовила мама, однако с голодухи съешь чего угодно. Где взять денег, слющай? Я не чураюсь работы, но на неё просто так не устроишься. Проверяют визу-мизу, регыстрацию. Вот придумали, э! Я пришёл в одну кафэшку, говорю: согласен у вас официантом трудиться за еду, никаких проблэм, батоно. Спрашивают паспорт. А у меня нэт. Вызвали полицию, еле сбэжал. И что делать, да? В прежние врэмена я грабил банки. То есть экспроприировал, как тогда называли. Правда, нужно оружие, но, думаю, в отчаянии обойдусь и голыми руками. Раньше сумку с дэньгами сопровождал вооружённый казак: я голоден и вырублю его одним кулаком, бэз кынжала. Вэчером явился в банк и что вижу: никаких казаков и седельных сумок с банковскими билэтами. Я вполне допускаю, что уже в СССР это выглядело иначе, но у меня тогда кошэлька не было, и за зарплатой я не ходыл. Мой вызывающий вид привлёк внимание, и ко мне подошёл блэдный юноша с галстуком. Он спросил, может ли чем-то помочь, и я угрожающе гортанно крикнул, всплеснув руками: «Дэньги! Дэньги давай!»