Впереди, прислонившись спиной к стене, стоит малыш Джонти Маккей. Он закрыл глаза, вытянул руки вдоль тела и приложил ладони к холодной крашеной поверхности стены. Выглядит так, как будто медитирует. Давненько Терри его здесь не видел.
— Джонти. Как дела?
Джонти распахивает глаза:
— Здарова, Терри! Здарова, дружище! Я просто представлял, что меня расстреливают, Терри! Точняк, расстреливают! Как-будто они сейчас возьмут и нажмут на курок. Потому что мне очень жаль тех, кого расстреливают, и вот я хотел понять, что они чувствуют; точняк, что чувствуют.
— Думаю, что ничего хорошего.
Терри зевает и потягивается. Затем он замечает еще одну знакомую фигуру, которая плетется в их сторону. Он формально представляет друг другу Джонти и Элис, хотя они уже успели обменяться парой слов, когда их визиты к Генри накладывались один на другой. Они отпускают миссис Ульрих, как называет себя Элис, и она идет дальше, в палату.
Джонти считает неправильным то, что мама Терри и его мама обе были замужем за Генри. Будь его воля, у каждого мужчины была бы только одна женщина и у каждой женщины только один мужчина, как было у них с Джинти. Вот только если бы все было так, размышляет он, его самого здесь бы не было. Но Генри Лоусон плохой человек. Да, он был его отцом, но он не был добрым, а его самый лучший отец, малыш Билли Маккей, был добрым. Правда, малыш Билли тоже сбежал от его матери, когда та так растолстела, что перестала выходить из дома. Потом Генри вернулся, давал всякие обещания, но Джонти знал: он вернулся только потому, что ему некуда было больше идти.
— Каково было жить с ним… с Генри? — Терри не может заставить себя произнести слово «отец». Какого хрена он до сих пор не сгинул?
— Я не часто его видел, только в детстве. Для меня отцом был скорее Билли Маккей, точняк, Билли Маккей. Вот почему меня зовут Джонти Маккей, в честь Билли Маккея, точняк, точняк, Билли Маккей.
— Я понял, понял, приятель, Билли Маккей, — нетерпеливо прерывает его Терри.
— Точняк, Билли Маккей. Ага, — еще раз подчеркивает Джонти.
Терри переводит разговор на погоду. За время своей постсексуальной жизни он привык говорить о таких банальностях. А поскольку приближается апогей лихорадки по поводу финала Кубка, Терри научился вещать даже о футболе.
— Помнишь эту Мошонку, никто от нее ничего не ждал… — Он не договаривает, в очередной раз неожиданно задумавшись о своих гениталиях.
При воспоминании об урагане Джонти расстраивается, он погружается в тяжелое молчание, на лбу у него вздувается огромная синяя вена. Терри понимает, что примерно тогда исчезла Джинти. Обоим становится легче, как только из палаты появляется Элис.