СРАНЬ ГОСПОДНЯ…
Этого только не хватало.
— Пиздец… ну, значит, все, пора и яйцами об асфальт…
— Не обязательно, Терри. — Толстолобый расплывается в нахальной улыбочке. — Элли говорит, что они не засняли номер. У них есть только твое лицо, они разослали ориентировку. — Он протягивает мне фотографию.
Четко! Видно только копну волос и мой шнобель да еще очки, как у Иэна Хантера из Mott the Hoople[49].
— Ну, вообще-то, меня здесь не узнать, только прическу и видно.
— Да, но у какого еще таксиста в Эдике такая невъебенная хайра?
— И то верно…
— Сходи к парикмахеру, мой тебе совет, Терри, — пожимает плечами Толстолобый. — Сдавать тебя никто не собирается, только избавься от этой копны, а не то пойдешь мотать срок. Серьезно.
Я выключаю ноутбук, оставляю Толстолобого в пивной, а сам не знаю, что, сука, и делать. Но, вернувшись в кэб, начинаю обдумывать услышанное. Придурок прав. Звоню. Рэбу Бирреллу.
— Рэб, помнишь, у тебя была машинка, чтоб под ноль стричься? Она у тебя осталась?
— Да.
И вот я у Рэба в Колинтоне, рассказываю ему всю историю за парой банок «Гиннесса».
— Не знаю, что и делать. Мои волосы — это и есть Джус Терри. Они для меня даже важнее, чем член. Я бы отдал пяток сантиметров пениса, только чтобы с моей гривой ничего не случилось. Особенно сейчас. С этими таблетками и сердцем это все, что у меня, сука, осталось!
Рэб проводит рукой по собственным коротким с проседью волосам.
— Похоже, выбирать придется между волосами и тюрьмой, Терри.
— Бля, но ты не врубаешься. Это же часть меня. Пташки клюют на волосы, а потом уже заценивают моего Верного Друга. — Я собираю в руку несколько длинных локонов. — Вот они, эти щупальцы Медузы горгоны, которые притягивают, как крики сирен в море, — говорю я, а затем хлопаю себя по яйцам. — А вот скалы, о которые они в конце концов разбиваются… по крайней мере, так было раньше.
— Терри, ты хочешь, чтобы я тебе помог или нет?
— Ладно, ладно… но они, скорее всего, отрастут уже седыми. Буду выглядеть как старпер… только не принимай на свой счет, — говорю я, потому что у Рэба вся голова уже посеребренная.
— Да я моложе тебя, выпендрежник сраный! На пять лет!
— Я знаю, приятель, но ты ведь никогда не был ебырем, — говорю я, и Рэба это задевает. — В смысле, у тебя есть пташка, семья, все такое; я просто хочу сказать, что ты стабильный такой парень. А я ебу все, что вижу… — И тут я чувствую удар, как будто кто-то врезал под дых, как бывает всегда, когда до меня доходит. — Ну или, скорее, ебал. Смысл в том, что я не могу позволить себе быть седым. За пределами киноплощадки это ограничивает мой выбор определенной возрастной группой, скажем «тридцать пять плюс». А я хочу «двадцать пять плюс».