— Если у тебя с сердцем все так плохо, как говорят, Терри, то, возможно, ограничение выбора пойдет тебе на пользу.
АХ ТЫ СУЧИЙ ПОТРОХ…
Я сижу, обхватив голову руками, и не знаю, что делать. «Пока не схлопотал срок, все не так уж плохо», — Алек Почта, упокой Господь его бродяжную душу, он всегда это говорил. Я поднимаю глаза на Рэба:
— Ладно, давай.
И Рэб начинает обстригать меня своими парикмахерскими ножницами. Готов поклясться, что чувствую, как с каждым упавшим на пол клоком волос мой член уменьшается на пару сантиметров. Я, сука, как Самсон в сраной Библии. Рэб прав: сейчас волосы мне ни к чему.
Взяв у него еще одну книгу, «Сто лет одиночества» — мое, сука, новое жизнеописание, — я ухожу и возвращаюсь в кэб. Каждый раз, останавливаясь на светофоре, я смотрю на седую щетину на голове. Затем на экране телефона высвечивается номер, который мне придется поднять. Я уже сыт по горло Пуфом и его указаниями. Я должен избегать стресса! Он все еще в Испании, и я все еще вынужден следить за его сауной. Кельвин, сука, меня ненавидит, потому что после синяка под глазом у Саскии, я предупредил этого чокнутого Пуфа Младшего, чтобы он не охуевал. Я решаю представить свою версию первым, пока этого не сделал Кельвин.
— Я знаю, что он твой шурин, Вик, но, сука, он меня задрал, и если что, ему прилетит от меня в табло. Отвечаю.
Разумеется, на другом конце линии мне отвечают долгим, сука, молчанием, я же в это время паркуюсь на Хантер-Сквер. Затем в трубке снова раздается веселый голосок.
— Значит, он портит мой товар. Я предупреждал его, чтобы не оставлял следы, сука, — посмеивается Пуф. — Но ты прав: он мой шурин. Так что придержи лошадей, Чарли Бронсон[50], если не хочешь подписать себе смертный приговор… — и он снова смеется, — я с ним разберусь. Я так полагаю, про малышку Джинти ты ничего больше не слышал? Ищейки больше не появлялись?
— Нет, — отвечаю я, а уж я бы узнал об этом первым, поскольку тусуюсь с ее маленьким дружком, езжу с ним выпить кофе или сыграть в гольф. Иногда мне кажется, что малыш Джонти знает больше, чем говорит, но это не так, не в его это духе. На самом деле обычно этот коротышка выбалтывает даже больше, чем знает.
— Уже несколько месяцев прошло. Не знаю, что это я так волнуюсь из-за какой-то паршивой шлюшки. Но она и правда умеет задеть за живое. Забавно, как это получается у некоторых пташек.
— Ага, — говорю я. Не хочу разговаривать с этим придурком о пташках, да и вообще о чем угодно, хорошо, что он наконец-то вешает трубку.
На экране появляется сообщение из диспетчерской. Это Толстолобый.