Но главные друзья с ним под конец примирились. И одиннадцатого апреля он все-таки звонил Асееву, но не застал дома. Думаю, что если бы застал, все повернулось бы иначе.
– Приходилось ли вам применять на практике статью Маяковского «Как делать стихи»?
– Нет, не приходилось. Потому что мне никогда не приходилось их делать. Вот этот конструктивистский принцип их свинчивания мне немного непонятен. Видите ли, все советы великого человека годятся только для него самого.
– Как вы относитесь к предположениям о сотрудничестве Маяковского с НКВД?
– Резко отрицательно. Он не сотрудничал, он дружил со многими чекистами – дружил с впоследствии расстрелянным Аграновым, Блюмкину он надписывал книгу «Товарищу Блюмочке», и Лиля неоднократно говорила, в том числе Бенедикту Сарнову, что для них для всех чекисты были святые люди. Но до сотрудничества с НКВД там было крайне далеко. Я думаю, что сотрудничал он с НКВД не больше, чем Мандельштам, вырвавший расстрельные ордера у Блюмкина. Я думаю, не больше. Знакомы-то они все были.
– От лекции до лекции сквозит ваше сложное отношение к Бродскому. Можно ли несколько слов? Мне тоже сложно.
– Да какое сложное отношение? Это был замечательный поэт с чертами гения, безусловными, но и с чертами очень опасными, которые и ему самому были очевидны. Поэт, который во многом ответственен, к сожалению, за ту генерацию самовлюбленных снобов, которые ему подражают, которые его приемами лепят себе пьедестал. Приемы очень посредственные и, по-моему, совершенно очевидные.
Точно так же, простите, и Маяковский ответственен за своих эпигонов. В его творчестве тоже много есть дурного, опасного, есть и плакатность, есть и банальность, есть и то, что Пастернак называл «буйством с мандатом на буйство». Конечно, все это есть. Но, ничего не поделаешь, гений есть гений. Гений же не пряник, не червонец. У меня эпиграфом книги о Маяковском идут слова Томаса Манна, слова, кстати, сказанные о Ницше: «… и если они не переносят своих великих людей, то пусть больше их не рождают». Что, кажется, и сбывается.
– Отдельно, без связи. Бродский и Кушнер – друзья, современники и такая разная судьба.
– Они друзья и современники, но они во многом противоположны. Я думаю, что они своеобразные реинкарнации Баратынского и Тютчева. А никакой принципиальной разницы в масштабе и никакой принципиально-личностной вражды там нет, хотя были многие шероховатости. Для меня Кушнер, автор книг «Письмо», «Приметы», «Голос», «Живая изгородь», «Холодный май» – этот Кушнер для меня ничуть не хуже Бродского. И многие стихи Кушнера, в частности, его римские вещи, для меня важнее Бродского. Может быть, потому что я смотрю с позиции немного обывательской, а Бродский грохочет с позиций всемирного одиночества, отвращения, безмерной демонической самовлюбленности, его позиция более притягательна, а наша, рискну сказать, более скромна, менее выигрышна. Но в ней есть свой трагизм.