Очень жалко мне, товарищ Горький,
что не видно
Вас
на стройке наших дней.
Думаете –
с Капри,
с горки
Вам видней?
Не говоря уже о том, что там же содержится замечательный этот диагноз:
Продают "Цемент"
со всех лотков.
Вы
такую книгу, что ли, цените?
Нет нигде цемента,
а Гладков
написал
благодарственный молебен о цементе.
Замечательно сказано! И, конечно, то, что Маяковский сказал: «Я ушел, блестя потертыми штанами; // взяли вас международные рессоры» – это тоже все точно. Горький умер советским вельможей. А Маяковский умер неуместным, деклассированным, презираемым, с вырезанным из «Печати и революции» портретом, с бойкотированной выставкой.
Так что мне кажется, что Маяковский есть та осуществленная мечта, которой Горький испугался, увидев ее наяву. Горький, к сожалению, стал в конце жизни филистером, правда, оплачено это филистерство было великим романом, ради которого он всем жертвовал, но Маяковский ведь тоже неплохо писал, однако особняк Рябушинского ему не дали.
– Расскажите о друзьях В.В., в том числе и о Гринберге.
Я не могу ничего персонально сообщить о Гринберге, потому что я им мало занимался. А другие друзья… ну, видите ли, меня интересуют прежде всего люди его класса, такие, как Силлов, погибший в 1930 году, такие, как Асеев, который все-таки нес в себе очень сильную закваску этой маяковщины, поэтому и не скурвился до конца. Такие, как Брик, который был, конечно, первоклассным исследователем языка. Есть известная эпиграмма, приписываемая Есенину:
Вы думаете, здесь живёт Брик –
Исследователь языка?
Здесь живёт шпик
И следователь ЧК.
Но тогда между исследователями языка и следователями ЧК не было уж такого принципиального барьера. Даже товарищ Нетте «напролет болтал о Ромке Якобсоне». О Романе Якобсоне могут болтать разные люди.
У меня есть ощущение, что друзья Маяковского – это прекрасная среда. Трагическая возникла коллизия, когда ему пришлось вступить в РАПП, потому что его стратегия жизненная такова, он, раз сделав выбор, верен ему до конца. Если страна поворачивает к РАППу, и он поворачивает к РАППу. Конечно, и трагическое одиночество его в ЛЕФе было очевидно. И поведение его друзей очень трагично в это время, когда Сема Кирсанов, к которому он относился по-отечески, из которого он, в общем, человека сделал, который в Одессе рылся в его мусорной корзине в поисках черновиков, чтобы чему-нибудь поучиться на этом примере, Сема Кирсанов пишет в 1930 году, что хочет соскрести с руки все рукопожатия учителя. Ну, при всей моей любви к Семену Исааковичу Кирсанову, это все-таки не очень хорошо, это не очень по-человечески.