Не напрасно, не случайно
Жизнь от Бога мне дана… –
Пушкин отвечает на это, на мой взгляд, убийственной иронией, хотя некоторые почему-то трактуют эти стихи очень серьезно.
И внемлет арфе серафимов
В священном ужасе поэт.
Разумеется, понятно, с каким чувством внимал поэт этой небрежной переделке. Дело в том, что «не напрасно, не случайно» – это тоже версия самодовольных, туповатых, ограниченных людей. При самой искренней вере в Бога надо все-таки помнить, что, к великому сожалению, мы не знаем, зачем она дана, и никогда этого не узнаем, во всяком случае, пока она нам дана. И если мы считаем, что знаем, то тут-то нам и карачун, вот тут-то нас и пора уже, действительно, пристрелить: «Аня, как только я начну пасти народы – придуши меня», как говорил Гумилев.
Это самое странное в Пушкине. Пушкин, который так верит своему предназначению, который так бережет этот огонь, при этом полон сомнений в своей нужности, полезности, своевременности.
А отношение к чуду жизни и к тайне смерти у него поэтому простое и домашнее, как к тайне, которую разгадать все равно невозможно. И, наверное, лучше всего это сказалось в лучшем из его поздних стихотворений и наименее известном, к сожалению, в «Погребальной песне Иакинфа Маглановича» – лучше которой ничего нет ни в «Песнях западных славян» в целом, ни во всем каменноостровском цикле.
Надо сказать, что евангельский каменноостровский цикл Пушкина («Отцы-пустынники и жены непорочны…», «Когда за городом задумчив я брожу…» или «Из Пиндемонти» и т. д.), что говорить, это гениальные стихи. Но все-таки насколько лучше и насколько в высшем смысле религиозней, полней, полнозвучней, радостней «Песни западных славян», которые и есть его лучшее завещание – это завещание и в формальном отношении – завещание русской поэзии отказаться наконец от скучных ямбов и хореев и попробовать веселый дольник. И, кроме того, это завещание правильно, по-домашнему интимно относиться к тайне жизни и смерти. Мы все равно их не поймем, поэтому лучше делать их бытовыми, простыми, без лишнего пафоса.
С богом, в дальнюю дорогу!
Путь найдешь ты, слава богу…
Светит месяц. Ночь ясна.
Чарка выпита до дна.
Конечно, это не от панибратства со смертью. Это от высшего доверия к жизни и к Богу, от нежелания искать разгадку и от тайной веры, что все равно все будет хорошо, что бы мы об этом ни думали. Вот это ощущение мира как дома, в котором все без нас предусмотрено и без наших усилий будет хорошо, – это тоже очень пушкинское и очень существенное. И это нам тоже заповедано. Не надо слишком много думать – всё устроится. Отсюда вот этот великолепный фатализм.