— А что он еще говорил?
Она посмотрела на него, словно пытаясь понять, что стоит за этим вопросом.
— Только то, что они уехали на западное побережье и что вы пообещали их не искать. Почему, он не говорил.
Гуннар Нюберг поморщился. Сломанный нос и рука вдруг напомнили о себе, боль была резкой и неожиданной. Как будто Уэйн Дженнингс опять нажал ему на болевую точку. Или как будто начал отходить длительный наркоз.
— Потому что я был очень плохим отцом, — сказал он.
Тина кивнула, глядя на него с любопытством.
— А вы действительно были “Мистер Швеция”?
Нюберг расхохотался. Он смеялся громко, раскатисто и никак не мог остановиться. Казалось, голос вновь вернулся к нему после многих лет молчания.
— Что, непохоже? — спросил он сквозь смех. И добавил уже спокойнее: — Это не самые приятные воспоминания в моей жизни, поверьте.
Он посмотрел на маленькое ладное тельце Бенни. Малыш вырвал ложку из руки Тины и бросил ее “дяде”. Нюберг поймал ложку. Каша брызгами разлетелась по его одежде, но он не стал вытираться.
— Хотите его подержать? — спросила Тина.
И передала ему внука. Мальчик был тяжелый и крепкий. Наверно, тоже будет великаном.
Дурная кровь живуча.
Нет, враки. Все можно изменить.
И не всегда пожинаешь то, что посеял.
На свете есть прощение. Гуннар Нюберг впервые понял это.
Томми появился из кухни с кофейником и вдруг замер на пороге, будто споткнувшись:
— Батя, ты что? Плачешь?
Пауль Йельм вышел из полицейского управления. Задержался у дверей, прислушиваясь к новому, непривычному чувству. Вернулся, захватил зонт, снова вышел.
Ему казалось, что он просидел в трюме судна по меньшей мере месяц. А теперь вдруг попал на свежий воздух. На улице бушевал шторм. Йельм раскрыл зонт, маленькие логотипы полиции бессильно подмигивали ему, но не спасали от дождя, хлеставшего со всех сторон почти параллельно земле. Уже через несколько минут зонт не выдержал, сломался, пришлось выбросить его в мусорный ящик у метро.
Перед уходом Пауль позвонил Рэю Ларнеру и, наплевав на конфиденциальность, подробно рассказал обо всем случившемся, не думая о последствиях. Ларнер слушал молча. Потом сказал:
— Чем бы ты потом ни занимался, не занимайся больше этим делом, Ялм. Иначе крыша поедет.
Йельм не собирался больше заниматься этим делом, но не думать о нем — было выше его сил, он не мог и не хотел этого. Расследование “дела К” навсегда останется в его памяти или, вернее, в подсознании. Оно заставило его думать о страшных, чудовищных вещах, о которых он никогда раньше не задумывался. А это, что ни говори, хорошо. Йельм был убежденным рационалистом и верил в пользу знания. Вопрос только в том, как будет реагировать психика. В этом случае психика могла и не выдержать.